Фанфик на Рождество - Нарушая правила

[EntonE]

Для всех кайлу-любителей. Фанфик большой, поэтому полная версия по ссылке

Название: Нарушая правила
Автор: Корейский Песец
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), мимосусликом У Ифань в роли Криса Ву
Рейтинг: 18+
Жанр: college!AU, романс
Размер: миди/21к
Предупреждения: !штампы!, троп «ученик и учитель», ахтунг! — романтика оф песетс! ну и кинки, просто кинки *подумал и дописал* общечеловеческие. Всем кайлу-шипперам : )
Размещение: запрещено
Авторские примечания: Иногда предрассудки больше того, что они могли бы собой представлять, но мало кто желает это видеть и с этим бороться. Иногда «это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы» ©Глория Эстефан.

Gloria Estefan — No Pretendo
Не пытаюсь (перевод Шу)
www.youtube.com/watch?v=F83N85EOTaA
Gloria Estefan — No Pretendo
Не пытаюсь

◄●►

Я не собираюсь быть последней каплей,
Что переполнит чашу твоего терпенья,
Я не собираюсь звучать грустной нотой
И таять в минорной мелодии твоего плача,
Я не пытаюсь остаться глубоким
Следом посреди твоего пути
И не пытаюсь стать человеком,
Перечеркнувшим твою судьбу.

Я просто хочу рассказать,
Что живу светом твоей улыбки,
Хочу быть тем бальзамом,
Что исцелит все твои печали,
Хочу стать островком покоя
Среди всех твоих бессонных ночей,
Хочу быть твоей мечтою
Вместо тысячи минутных желаний.

Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы...
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.

Я не пытаюсь быть тем огнём,
Что мог бы сжечь твою страсть,
Я не пытаюсь быть острой шпагой,
Что могла бы отсечь твои ошибки,
И не собираюсь быть воздухом,
Чтобы ты мог мною дышать по ночам,
Я не собираюсь быть тем телом,
Что дарит наслаждение по капле.

Я всего лишь хочу быть плечом,
Чтобы ты мог опереться на меня,
Хочу стать твоей тихой гаванью,
Где утонет разочарование,
Я всего лишь хочу быть звездой -
Ориентиром перед твоими глазами,
Хочу быть подаренной лаской — просто так,
Без причин, поводов и пустых слов.

Это всего лишь любовь, что дорогу нашла...
Чтобы подарить тебе обещание,
Мне не нужно тебя покорять.
Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы...
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.

Я всего лишь хочу быть плечом,
Чтобы ты мог опереться на меня,
Хочу стать твоей тихой гаванью,
Где утонет разочарование,
Я всего лишь хочу быть звездой -
Ориентиром перед твоими глазами,
Хочу быть подаренной лаской — просто так,
Без причин, поводов и пустых слов.

Это всего лишь любовь, что дорогу нашла...
Чтобы подарить тебе обещание,
Мне не нужно тебя покорять.
Это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы...
Чтобы подарить тебе сердце,
Мне не нужно тобою владеть.
Это всего лишь любовь…

◄●►

Нарушая правила

◄●►

Спустя годы, которым полагалось излечить
Монреаль, Канада
(на носу Сочельник)

◄●►

Из конверта выпала всего одна небольшая открытка с рассекающим лазурные волны парусником и до боли знакомыми словами, написанными чётким и резким почерком на обороте.

«Me odio por tanto quererte...»

«Ненавижу себя, потому что так сильно люблю...»

Знойный привет как будто из прошлой жизни — уже седьмой. Первый случился в конце июня. Этот же — седьмой и знойный — казался особенно неуместным в занесённом снегом Монреале.

— Ух ты! От кого это?

Он вздрогнул и торопливо спрятал открытку в карман на груди.

— Да так... Ничего особенного.

— Приглашают в более тёплые места? — хмыкнул Крис и застегнул рабочий портфель.

Если бы только Крис знал, на какие горячие объятия намекала эта открытка...

— Что-то вроде. Неважно.

Вообще-то это было очень важно, но невыполнимо. Он давно смирился, только сожалеть не перестал. Глупо жить сожалениями, но иначе у него не получалось. Особенно если учесть эти проклятые открытки. Как тонкое издевательство и постоянные напоминания...

Вместе с Крисом они ехали домой в автобусе — снимали квартиру на двоих на окраине города. Он сидел у окна и смотрел на мелькающие за окном вывески, витрины, тротуары. Смотрел, но не видел, отдавшись во власть сожалений. Наверное, поэтому он не сразу отреагировал на новые рекламные щиты. Поначалу в голове осело название, выведенное огромными буквами: «Танцы под дождём».

И только потом он смог различить лицо на щитах.

На миг.

То самое лицо, что настойчиво мелькало в его снах уже несколько лет и упорно отказывалось стираться из памяти.

Различил — всего на миг.

Потому что взор почти сразу заволокла влажная пелена, и весь мир расплылся в горячих каплях на ресницах.

Потому что этого быть не могло.

А если и могло, то не в его реальности.

«Me odio por tanto quererte...»

«Ненавижу себя, потому что так сильно люблю...»

Просто кое-кого не научили сдаваться и останавливаться. И не объяснили значения слов «хватит» и «бесполезно».

◄●►



Марсель, Франция
(Монреаль и в мыслях никто не держал)



◄●►

— Воспитательная работа тяжелее, чем может показаться на первый взгляд, месье Лу, — втолковывала Ханю директор колледжа — далеко не юная особа весьма самоуверенного вида. — Вы же понимаете, что это не школа. Конечно, все всегда говорят, что с детьми сложнее всего, но многие люди остаются детьми даже в двадцать. Психика та же, знаний больше. В итоге, работать с ними ещё тяжелее. Не хочу сказать вам, будто бы работать придётся исключительно с проблемными студентами. Вовсе нет. У нашего заведения прекрасная репутация, и здесь учатся талантливые ребята, однако паршивые овцы случаются в любом стаде. Вы же понимаете, что я имею в виду?

— Конечно, мадам Шарли, конечно, — пробормотал Хань и поправил сползшие с переносицы очки в тонкой серебристой оправе.

— А вы ещё так молоды, вот я и беспокоюсь.

— Я не так юн, как вам кажется. Мне минуло двадцать семь.

— Вот именно! Всего семь лет разницы с вашими студентами. Вам необходимо подчеркнуть ваше положение и заставить их считаться с вами, потому что вы... гм... — Мадам Шарли остановилась, окинула его внимательным взглядом и пренебрежительно наморщила нос. — Гм... Потому что вы выглядите... гм... не слишком опытным. Вы понимаете, о чём я?

— Уж простите, с этим никто ничего не в силах поделать. Но у меня есть опыт, иначе мы с вами сейчас не разговаривали бы, ведь так?

— Вы давно приехали во Францию? — Мадам Шарли резко сменила тему и вновь бодро зашагала по длинному и пока ещё пустому коридору.

— Я здесь вырос и провёл почти всю свою сознательную жизнь. — Хань последовал за ней опять.

— О, это прекрасно. Среди ваших студентов есть несколько эмигрантов. Кажется, тоже из Китая. Или нет. Хотя неважно. Думаю, вы легко с ними поладите в силу происхождения.

Хань воздержался от замечаний. Он давно привык, что европейцы не улавливали в большинстве своём нюансов в отношении азиатов. Они даже турков считали порой земляками Ханя, что уж говорить о японцах, тайцах или индийцах? Скорее всего, те эмигранты, о которых упомянула мадам Шарли, были вьетнамцами или корейцами — во Франции именно они составляли большую часть азиатской доли населения.

— Это здесь.

Директор Шарли толкнула тяжёлую дубовую дверь и зашла в просторное помещение. Внутри за столами развалились студенты — разношерстная банда из двух десятков парней. При виде гостей они постарались сесть прямо и изобразить хоть какое-то подобие внимания.

Мадам Шарли тем временем вручила Ханю журнал.

— Это сборная группа со всех направлений и потоков. Особо не блещут, но и мусором не назвать. Часть группы занимается по художественному профилю, часть — по музыкальному и несколько человек — по теории искусства и общему профилю. Вот, теперь они ваши. Справитесь?

— Разумеется, — кивнул Хань и направился к массивному столу у стены.

— Удачи, месье Лу. — Директор покинула помещение, плотно прикрыв за собой дверь.

Хань степенно положил журнал на стол, рядом поставил портфель и поправил галстук, после чего обвёл внимательным взглядом пёструю банду, глазевшую на него открыто и с долей некоторого любопытства.

— Добрый день. Меня зовут Лу Хань. С сегодняшнего дня я буду вести у вас историю общую и историю искусств. Также буду вашим куратором.

Хань обошёл стол, присел на край и скрестил руки на груди. Студенты продолжали молча смотреть на него, а он изучал их, пытаясь определить, кто в группе главный заводила или всеми признанный лидер. Но он потерпел фиаско, ибо группа в самом деле была столь смешанной и пёстрой, что меньше всего походила именно на группу. В одном из студентов он, к слову, определил японца. Пока что тот оказался единственным азиатом, хотя директор говорила во множественном числе об эмигрантах.

— Предлагаю познакомиться. Сегодня все здесь?

— Проверьте по списку, — хмыкнул тот самый японец.

— Незачем, — буркнул парень с рыхловатым лицом из первого ряда. — Месье Лу, здесь все, кроме Кая. Он не ходит на занятия, тем более, на историю. То есть, он приходит только на ежемесячные итоговые зачёты и промежуточные экзамены. Ну и бывает иногда, если его вдруг муха какая укусит. Оно и к лучшему. У него репутация ходячего наказания для преподавателей. Забудьте, в общем.

— Даже так?

— Эй, а вы точно преподаватель? Больше на школьника похожи, — вновь подал голос японец.

— А у вас есть способ проверить, школьник я или преподаватель? — прищурившись, негромко поинтересовался Хань и выразительно поправил очки кончиком указательного пальца. Японец не смог долго выдерживать его пристальный взгляд, потупился и проворчал нечто неопределённое, вызвав смешки в свой адрес со стороны прочих ребят. — Если у вас нет такого способа, предлагаю поверить мне на слово. А теперь расскажите мне, чем вы обычно занимаетесь? Есть ли у вас какие-либо проблемы и что вы хотели бы улучшить?

— Улучшить?

— Именно. Я же ваш куратор теперь, поэтому заинтересован в том, чтобы ваша группа была лучшей в данном заведении. Мадам Шарли сказала, что ваша группа сборная, тем не менее, вы в таком составе уже года два учитесь, должны ведь у вас быть общие интересы. Или вы бы хотели, чтобы такие интересы были? Что для этого делается? Что вы сами бы хотели делать вместе?..

В тот день Хань свалился на кровать, не раздеваясь, и мгновенно уснул. В большей степени он устал из-за того, что нервничал. Всё-таки это был его первый день в колледже искусств. Дальше пошло лучше и веселее. К концу первой недели он разобрался, что собой представляет каждый из его подопечных, к концу второй уже неплохо ориентировался в их взаимоотношениях друг с другом, к концу третьей недели знал почти всё об их интересах и увлечениях.

В конце четвёртой недели он впервые увидел рекордсмена по прогулам.

Ханя всегда удивляло пустовавшее в центре первого ряда место. Когда он предлагал студентам сесть туда, все отказывались. В четверг четвёртой недели проходили ежемесячные итоговые зачёты, и вот тогда-то пустовавшее прежде место оказалось занято. Там сидел рослый парень, упакованный в кожаные брюки и просторную кофту с капюшоном. Он небрежно вытянул длинные ноги так, что возжелай Хань прогуляться перед столами, непременно об эти ноги споткнулся бы. Мягкая ткань кофты красиво облегала широкие плечи и не особенно скрывала очертания гибкого тела. И парень задумчиво вертел в смуглых узловатых пальцах чёрную ручку. Рядом с ним Хань не обнаружил ни сумки, ни рюкзака, ни просто пары книг или тетрадей, словно при себе тот имел лишь ручку — ничего больше.

Хань раскрыл журнал, проверил список и задержался взглядом на имени, отмеченном длинной цепочкой прочерков. Ким Чонин. Кореец, несомненно. Помнится, другие студенты называли его как-то иначе. Вполне возможно, потому что его имя для большинства было непроизносимым набором звуков.

Хань оглядел группу, сверился со временем, прихватил со стола стопку бланков с зачётным тестом и принялся раздавать листы.

— Обязательно подпишите свои имена, — напомнил он после студентам. — У вас двадцать минут на тест, после чего я начну опрос по результатам теста.

Последний бланк Хань положил перед Ким Чонином.

— И хочу напомнить, что в помещениях колледжа принято находиться без головных уборов. Капюшоны тоже входят в этот набор.

Из-под капюшона донеслось очень тихое и презрительное «пф!», после чего потенциально проблемный студент небрежно сдвинул ткань, открыв тёмные волосы.

Хань вернулся за стол, сел и лишь тогда взглянул на Ким Чонина. Резко очерченные скулы, сильные челюсти, губы красивого рисунка, явно склонные к ироничным усмешкам, выступающий вперёд упрямый подбородок с характерной ямочкой, нос с лёгкой горбинкой и чёрные длинные ресницы. И очень смуглая кожа. Это лицо казалось полностью неправильным, но в этом и крылась необъяснимая притягательность. Хань был уверен, что точно не забудет это лицо никогда — оно просто врезалось в память, навязывалось, отвоёвывая себе хотя бы крошечный уголок.

Ким Чонин небрежно черкнул в верхнем уголке бланка своё имя и посмотрел на Ханя. Его глаза Ханю понравились — в них он увидел терпение и твёрдость, спокойствие. И буквально в один миг эти глаза стали совершенно непроницаемыми. Уже неважно, потому что Хань понял, почему лицо Ким Чонина произвело на него такое необычное первое впечатление. Потому что это лицо принадлежало сильному человеку с железной волей, который знал, чего он хочет. И если Хань прежде считал, что рекордсмен по прогулам — это какой-нибудь зазнавшийся отпрыск из состоятельной семьи, не представлявший, куда себя девать, или неуверенный ни в чём юнец, то теперь он понимал, как сильно ошибался. И понимал, насколько сложнее придётся ему в будущем.

Ким Чонин внимательно осмотрел Ханя и вернулся к тесту. Он выбирал ответы без спешки и без медлительности, уверенно, в ровном темпе. И его бланк лёг на стол Ханя спустя десять минут. Полностью заполненный.

— Я могу быть свободен? — поинтересовался Чонин. Его голос звучал негромко и низко, в приятной тональности, но с заметным акцентом, определить природу которого Хань сразу не смог.

— Ещё будет опрос, — напомнил ему Хань.

— По результатам теста. Мой результат — сто процентов. Думаете, есть смысл? — Чонин усмехнулся, выразительно приподняв левый уголок рта и даже не попытавшись скрыть иронию.

— Вы не посещали занятия, поэтому у меня точно будут дополнительные вопросы к вам. Сядьте на место, пожалуйста, — твёрдо отчеканил Хань.

— Как скажете, месье... Месье?

— Лу, — тихо добавил Хань и жестом велел Чонину вернуться туда, где он сидел прежде. Тот безразлично пожал плечами, сел обратно, откинулся на спинку стула и устремил взгляд на Ханя. Прямой и открытый, но непроницаемый взгляд. Под этим взглядом Ханю стало немного не по себе. Это ощущение с каждой минутой лишь усиливалось, поскольку Чонин не собирался смотреть куда-то ещё — он смотрел исключительно на Ханя. Смотрел так, словно во всём мире его ничто больше не интересовало. Хуже того, складывалось впечатление, что самого мира для Чонина не существовало. Вместо того, чтобы хоть как-то повторить материал перед грядущим опросом, Чонин изучал Ханя.

Хань ни разу в жизни не сталкивался ни с чем подобным. Ему миллион раз говорили, насколько он красив и совершенен, и это давным-давно превратилось в банальнейший комплимент. Чонин комплиментов ему не делал — да и с чего бы? — и просто пристально смотрел. А Хань не имел ни малейшего представления, зачем и почему Чонин так поступает. Он вообще ничего о Чонине не знал, кроме того, что тот кореец и рекордсмен по прогулам.

Хань склонился над журналом в попытке хоть так спрятаться от преследующего взгляда и спасти свои уши, которые медленно, но верно начинали пылать. Он машинально переворачивал страницы, пока не заметил, что сегодня на предыдущих занятиях Чонин по всем дисциплинам получил высшие зачётные баллы, хотя везде напротив его имени тянулись длинные цепочки прочерков. Хань заинтересованно заглянул в конец журнала и полюбовался на прошлогодние отметки. Да, так и есть: у Чонина за прошлый год экзаменационные результаты были просто блестящие, несмотря на прогулы. Забавно и странно. Хотя нет, не странно, если учесть то впечатление, какое он произвёл на Ханя. Он по-прежнему казался сильным и уверенным в себе человеком, который точно знает, чего он хочет.

Вскоре на стол Ханя легли все бланки. Он взял первый, бегло просмотрел и задал пару вопросов студенту, выслушал ответы и выставил оценку в восемьдесят баллов, перешёл к следующему. Чонина оставил на десерт.

— Что вы думаете о театре? — начал он атаку с общего вопроса.

— О театре вообще? Или вас интересуют мои личные предпочтения? — лениво отозвался Чонин и сладко потянулся, прищурившись по-кошачьи.

Хань сначала хотел выбрать первый вариант, но неожиданно для себя уцепился за второй.

— А у вас есть личные предпочтения в данной сфере? Вы не похожи на любителя театральных постановок.

— Вам когда-нибудь говорили, что судить книгу по обложке опрометчиво? — Чонин вдруг широко улыбнулся. Его лицо тут же изменилось. Очень сильно. Маленькое волшебство, когда вдруг резкие и строгие черты обретают подвижность и украшаются мальчишеским озорством.

— Говорили, но это не отменяет моего вопроса. Так как?

— Мне нравится опера-балет, месье Лу. В современном искусстве это довольно редкое направление, к сожалению, но вы наверняка это знаете лучше меня. Можно встречный вопрос? — Чонин дождался кивка Ханя и продолжил: — А что предпочитаете вы?

— Вам действительно интересно?

— Хм... А вы меня спросили так, для порядка? Или вам тоже было действительно интересно? — Слово «действительно» Чонин выделил характерной интонацией.

— Мне было... интересно, — медленно произнёс Хань, озадаченный тем, какой оттенок вдруг приобрела их беседа. — Иначе я бы не спросил.

— Вот как. — Взгляд Чонина оставался полностью закрытым, как и раньше, непроницаемым и нечитаемым. — Мне тоже действительно интересно. Я так понимаю, что вы любите историю, иначе не преподавали бы, но наверняка ведь у вас есть то, что вы любите особенно сильно. Есть?

— Мне нравится опера, — поразмыслив немного, признался Хань. — Ничего не могу сказать насчёт оперы-балета, потому что ни разу не видел. Вы правы, когда говорите, что в современном искусстве былое значение этого направления утрачено. Сейчас это редкость и более свойственно восточному искусству, нежели европейскому.

— Буду счастлив пригласить вас на оперу-балет, когда выпадет случай, — с лёгкой насмешкой заявил внезапно Чонин. — В Марселе иногда случается такой праздник. Редко, но всё же. Почту за честь сопровождать вас и выслушать ваши замечания. — Он помолчал ровно две секунды и добавил с иронией: — Как специалиста.

Впервые Хань почувствовал себя неуверенно в качестве преподавателя. Он привык, что поначалу все часто цепляются к его внешности, и научился с этим бороться, но он не привык к отношению, которое сейчас демонстрировал Чонин. Вроде бы тот не ставил под сомнение авторитет Ханя как преподавателя, но вместе с тем чётко дал понять, что есть то, в чём он разбирается лучше. И намекнул, что мог бы в некотором отношении стать преподавателем для Ханя сам. Самонадеянно, конечно, тем не менее, Чонин по-прежнему выглядел совершенно уверенным в себе.

Студенты вокруг отыгрывали роль безмолвной публики и казались лишь слегка озадаченными, из чего Хань сделал вывод — они привыкли к поведению Чонина и не слишком-то удивились его ответам и вопросам. Этот вывод позднее подтвердился, когда студент-японец сказал Ханю, что Чонина потому и прозвали «ходячее наказание для преподавателей», потому как он вечно заставлял преподавателей теряться в своём присутствии, сбивал с толка и приводил в недоумение.

Потом Хань пил кофе в комнате отдыха в компании других преподавателей.

— Ким Чонин? А, эта звезда прогульщиков...

— Очень способный мальчик, — сообщила одна из пожилых преподавателей, носившая старомодный монокль.

— Учится пока на общем отделении, — лениво рассказывал руководитель учебного отдела. — Поступал на танцевальное, но не прошёл.

— Но ведь он, говорят, хорош в танцах, — запротестовала смотритель библиотеки.

— Хорош, но у него травма спины и какие-то проблемы со зрением.

— Его отсеяли по состоянию здоровья, — подтвердила доселе молчавшая директор Шарли. — Травма не такая уж и редкая. Не сказать, чтоб совсем уж неприемлемая, но мы студентов с такими травмами не зачисляем на танцевальное направление. Он пока на общем, должен после этого триместра выбрать либо вокал, либо музыкальное, либо теорию искусств, но за ним сохраняется право посещать занятия по танцевальному направлению в качестве свободного слушателя. Вообще он живёт у дальних родственников, насколько мне известно. А они не особенно интересуются его успехами. На первом курсе мы с ними связывались, когда он прогулял весь триместр. Им было наплевать, оставим мы его или отчислим, если вы понимаете, о чём я.

— Почему вы решили его оставить? — заинтересовался Хань. — Он ведь по-прежнему прогуливает, так?

— Его обучение регулярно и в срок оплачивают, а он сам, если знаете, всегда показывает блестящие результаты на экзаменах. Не знаю, как он это делает, но пока он это делает, не вижу ни одной причины для его отчисления. К тому же, он не доставляет неприятностей. Пока что. Уж не знаю, чем он занимается, но пока это не вредит нашему заведению... пускай.

— Он говорит с акцентом... Он недавно перебрался во Францию?

— Он всегда будет говорить с акцентом, — пожала плечами мадам Шарли. — Кажется, он жил в Корее, потом в Мексике и на Кубе. Обратите внимание, говорит он правильно, просто есть акцент, причём акцент в большей степени испанский. Не знаю, чем занимается его семья, и почему он жил в Мексике и на Кубе, а теперь — здесь, но он нормальный студент. Хотя я не уверена, что его нынешнее положение можно назвать нормальным. Я об отношении к нему тех родственников, с которыми он живёт сейчас. Если живёт. Возможно, он живёт сам по себе и прогуливает потому, что работает. Не знаю. Он немного странный, конечно, но вы скоро перестанете это замечать, месье Лу. Все привыкают, вы привыкнете тоже.

— Ясно. А та травма, что упоминали...

— Что-то с поясницей. Я не медик, месье Лу. Знаю только, что при занятиях танцами ему нужно соблюдать определённый режим и правильно распределять нагрузки. Особенно те, что касаются позвоночника. Иначе у него могут отказать ноги. Временно, конечно, но уже нехорошо. В любом случае, не стоит беспокоиться, вы будете видеть его исключительно на ежемесячных зачётах и итоговых экзаменах.

◄●►

Слова мадам Шарли на следующий же день разошлись с действительностью, потому что пустующее всегда место вновь оказалось занято. Чонин сидел за столом в компании бумажного пакета, из которого кокетливо выглядывала толстая тетрадь для лекций с прилепленной к обложке скотчем ручкой. Длинная чёлка спадала на лицо Чонина и свешивалась до самых глаз. В этот раз он заявился на занятие в светлых джинсах и обтягивающей голубой футболке. Высокий, худой, но с широкими плечами и чётко очерченными длинными и гибкими мышцами. Из-за голубого оттенка одежды его кожа казалась ещё темнее, чем была на самом деле.

— Добрый день, месье Лу. — Низкий голос прозвучал мягко и так, будто бы в нём спрятали улыбку, хотя сам Чонин не улыбался.

— Кажется, вы что-то перепутали, — хмыкнул Хань. — Сегодня нет ежемесячного зачёта. И сегодня уж точно нет экзамена.

— Не волнуйтесь, у меня иногда случаются приступы учебного рвения. И знаете... — Чонин всё же улыбнулся — едва заметно, — меня впервые преподаватель пытается турнуть со своего занятия. Неужели вы не рады моей сознательности и дисциплинированности, месье Лу?

— Был бы рад, если б ваши сознательность и дисциплинированность стали носить затяжной хронический характер, а не накатывали бы приступами.

— Поживём — увидим, — лениво отозвался с всё тем же отчётливым акцентом Чонин и знакомо потянулся.

В течение занятия Хань всё время был под прицелом блестящих тёмных глаз. И он ума не мог приложить, как Чонин умудрялся постоянно смотреть на него и одновременно конспектировать.

На следующее занятие Чонин пришёл опять. И потом, и снова, и ещё.

Если поначалу Хань пытался объяснить это чем-то нейтральным и обычным, то со временем становилось всё сложнее закрывать глаза на одну очевидную даже для Ханя вещь: Чонин приходил только на его занятия, игнорируя в расписании все прочие предметы. Чонин приходил только из-за Ханя — это понял бы даже самый последний кретин.

Хань никогда себе не льстил. Да, он был хорошим преподавателем. Не идеальным, не гениальным, не самым замечательным на свете, просто хорошим преподавателем, который любит свой предмет и то, чем занимается. В колледже хватало воистину прекрасных наставников, и Хань в их число точно пока ещё не входил, однако Чонин посещал только его занятия — больше ничьи. Кроме того, история относилась к «пролётным» предметам, которые не особо важны для учащихся, исключая теоретиков. Для направления по теории искусств история оставалась важным предметом, но Хань сомневался, что Чонин выберет именно это направление. Скорее всего, Чонин в итоге предпочтёт вокал или что-то из музыкальных специализаций, то есть, история ему, по сути, не нужна. В свете всего этого поведение Чонина казалось загадочным и порождало всякие домыслы со стороны Ханя. Домыслы, которых ему бы следовало избегать. Домыслы, которые грозили крупными неприятностями.

Спустя две недели Чонин задержался после занятия: присел на край стола, сунул руки в карманы джинсов и принялся наблюдать за сборами Ханя, для которого рабочий день закончился.

Едва Хань сунулся к двери, Чонин пошёл следом.

— Вы что-то хотели от меня? Какие-то вопросы по лекции? — не выдержал Хань.

Чонин пожал плечами, сунул пакет под мышку и протянул руку к портфелю Ханя.

— Я подержу, пока вы закрываете дверь.

Хань вздохнул, отдал портфель и выудил ключ из кармана пиджака, кое-как под пристальным взглядом Чонина он запер дверь, вернул себе портфель и двинулся по коридору к кабинету охраны, где и оставил ключ, расписавшись о сдаче в служебном журнале. Он двинулся к выходу с Чонином на хвосте. Так они добрались до ажурной металлической ограды колледжа, вышли из ворот, и Хань свернул налево. Различил за спиной лёгкие шаги, испустил тяжкий вздох, остановился и круто обернулся.

Чонин спокойно смотрел на него из-под длинной чёлки, спадавшей на глаза.

— И?

— Я вас провожу, — заявил Чонин таким тоном, будто спросил, сколько сахара Хань обычно добавляет в кофе. Изумительный просто эффект: фраза прозвучала с железной твёрдостью, отметавшей любые возражения, но на самом деле она была вопросом с едва заметной ноткой робости. И вопреки этой робости лицо Чонина выражало крайнюю степень упрямства и решимости.

Ханю не оставалось ничего иного, как согласиться.

Они в молчании прошли пару кварталов, оказались на набережной, затем Хань свернул к небольшой лавчонке, где купил себе кофе, после чего остановился у ворот одного из домиков на сваях. Он повернулся к Чонину, намереваясь распрощаться, но увы.

— Вы же пригласите меня на чашечку кофе?

Хань опешил настолько, что невежливо брякнул:

— С какой это стати?

— Ни с какой. Так просто. Из банальной вежливости хотя бы. Всё-таки я за вами тащился через четверть города в утомительном молчании и заслужил награду за добродетельное терпение.

— Ты тащился через четверть города по собственной воле. Я не просил об этом, — начиная закипать, выдал резкую отповедь Хань. Загадочность Чонина уже сидела у него в печёнках. Он устал думать об этом и искать ответы в чужой души потёмках.

— Я был наивен и не предполагал, что вы будете всю дорогу на меня дуться. Почему, кстати? — Чонин ослепил Ханя обезоруживающей широкой улыбкой, менявшей его лицо.

— Я вовсе не дулся...

— Ага, как же. — Теперь улыбка стала кривой и ироничной. — Мне хотелось поговорить с тобой.

Теперь Чонин отплатил той же монетой и забыл о формальностях, но ведь они уже были не в колледже, а за его пределами. И Хань сильно сомневался, что хоть чего-то добьётся, если одёрнет Чонина и потребует помнить о формальностях везде и всегда.

— Зачем?

— Мне интересно. Просто. И я помню, что тебе нравится опера. Можно начать с неё. Так как? Могу я на чашечку кофе рассчитывать? Полчашечки? Треть?

Хань вздохнул, распахнул ворота и кивнул Чонину, тот немедленно воспользовался приглашением и шустро проскочил мимо Ханя, потом остановился у двери домика и оглянулся, отобрал у Ханя портфель и пакет с кофе, чтобы освободить руки. Хань достал ключ, отпер дверь и запустил Чонина внутрь своего съёмного жилища. Чонин тут же повёл себя совершенно по-кошачьи — сунул нос буквально всюду, чуть ли не обнюхал каждый угол, облюбовал в большой комнате кресло-качалку у окна, за которым красовалась тихая заводь, и забрался в кресло с ногами. Хань невольно улыбнулся, наблюдая всю эту бурную деятельность внезапного гостя.

— Ты любишь море?

— Не скажу, что люблю до потери пульса. Оно мне нравится. А тут я живу, потому что это жильё подошло мне по цене и условиям.

— А, ясно.

Хань убрёл в соседнее помещение, которое использовал в качестве кухни. Обычно он варил кофе в турке, но сидеть в компании Чонина долго он не планировал, поэтому воспользовался кофеваркой, чтобы приготовить кофе быстро и так же быстро сплавить Чонина куда подальше.

Он вернулся уже с двумя чашками кофе и обнаружил Чонина у синтезатора.

— Играешь? — бросив на него короткий взгляд через плечо, спросил Чонин и провёл ладонью по клавишам.

— Немножко. Твой кофе.

Чонин отступил от синтезатора и протянул руку. Когда забирал чашку у Ханя, их пальцы на секунду соприкоснулись, и Хань поразился тому, насколько у Чонина горячая кожа. Решил даже, что у Чонина жар, но тот не выглядел больным.

— Ты пишешь музыку?

И как, скажите на милость, он догадался? Хань никому не говорил об этом, да и нигде не валялись черновики с намётками. Хань хотел солгать, но передумал.

— Пишу. Иногда. Правильнее будет сказать — пытаюсь что-нибудь сочинить.

Чонин присел на подлокотник кресла у стола в центре комнаты, сделал глоток из чашки и вдруг спросил:

— Можно послушать?

— Я же сказал — пытаюсь.

— Можно послушать пару попыток? Или хоть одну?

— Тебе ведь не интересно на самом деле, — уже раздражённо огрызнулся Хань — он не имел ни малейшего желания демонстрировать хоть кому-нибудь свои жалкие поползновения на ниве сочинительства.

— Зачем ты выдаёшь свои намерения за мои желания? Ты ведь не знаешь, о чём я думаю и чего хочу. Хотя я уже сказал — я хочу послушать то, что сочинил именно ты.

— С какой стати?

— Мне интересно.

— Почему?

Чонин задумался, глядя в чашку, потом пожал плечами и знакомо улыбнулся — широко и обезоруживающе.

— Ты мне нравишься.

Хань не нашёлся с возражениями против такого по-детски нелепого довода. Пришлось отставить чашку, включить синтезатор и присесть на край высокого табурета. Уставившись на клавиши, он размышлял несколько минут, потом решил сыграть то, что придумал последним. Короткий отрывок едва-едва тянул на этюд, но хоть немного нравился самому Ханю. Это была плавная, тягучая и медленная мелодия, слегка разбавленная вкраплениями высоких хрустальных ноток.

Хань закончил играть и обернулся, чтобы взглянуть на своего единственного слушателя. Тот сидел неподвижно с прикрытыми глазами и почти незаметно улыбался с лёгкой грустинкой. Глаза он не открыл, но как будто почувствовал, что Хань смотрит на него, и спросил:

— Как это называется?

— Никак. Это слишком короткий отрывок, который вряд ли достоин названия.

— Это очень красиво. Как хрусталик в лучах заходящего солнца.

— Тогда пусть так и называется. Но мелодия не идеальна.

— Она и не должна быть идеальной. Идеал бездушен. Это всего лишь лекало, очерчивающее скелет будущего творения. Повторить скелет любой дурак может, а вот создать что-то своё и выходящее за рамки... — Чонин умолк и посмотрел на Ханя из-под длинной чёлки. — По-моему, это слишком хорошо для жалкого определения «попытка».

— Много ты в музыке понимаешь, — сварливо пробурчал Хань.

— Кое-что понимаю.

Чонин допил кофе, поставил чашку на стол и криво усмехнулся с неизбежной иронией.

— Спасибо за кофе. Не буду больше испытывать твоё терпение и тихо удалюсь.

— Весьма кстати. Ты хоть где живёшь?

— Это неважно.

Хань опешил от такого ответа, поэтому не успел за проворным гостем. Чонин ушёл раньше, чем он достаточно оклемался. Когда Хань выглянул из дома, обнаружил Чонина уже на приличном удалении — тот возвращался тем путём, каким они недавно пришли.

Прислонившись плечом к косяку, Хань вздохнул и нахмурился. События этого дня ничуть не прояснили общую картину. Хань по-прежнему не мог ничего понять в поведении Чонина.

Чонин больше не приходил на занятия до ежемесячного зачёта. Без него краски как будто немного потускнели, а Хань не раз ловил себя на том, что машинально ищет взглядом ослепительную и по-мальчишески озорную улыбку и не находит. Во время второго ежемесячного зачёта Хань старательно давил в себе не слишком уместную радость и подмечал уже виденные ранее детали: спокойствие Чонина, методичное заполнение бланка за десять минут и странную игру в вопросы и ответы, уходившую всё дальше от программы по истории искусств.

Хань не хотел признаваться самому себе, что ждал повторения. Ждал, что после зачёта Чонин опять будет приходить на каждое его занятие. Хотел он этого или нет, но всё равно испытал горькое разочарование, потому что после зачёта Чонин так и не появился больше.

Возможно, так было лучше. Для них обоих — лучше.

◄●►

Далее

@темы: Luhan, Kai/Luhan, Kai, fanfiction

---

Фанфик. С разрешения автора

[EntonE]

Название: Коробка с угольными карандашами
Автор: Шу-кун
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), О Сэхун, Хуан Цзытао
Рейтинг: NC17
Размер: миди
Жанр: мистика
Размещение: запрещено кроме тут (на тут разрешение есть)
Авторские примечания: из «испанских настроений» Magia Vudú. Не всякие подарки безопасно принимать, но иногда опасный подарок ― это именно то, что нужно для спасения таланта и возвращения смысла жизни.
Ссылка: оригинал тут

Коробка с угольными карандашами

Рай и ад, сразу оба, в тебе заключены,
Луна сияет, как солнце, только взгляни.
Мы могли бы стать северным сиянием,
Ты шепчешь из темноты...
Maná

Он был лучшим, но сегодня повторяли не его имя и смотрели не на его шедевр. Концентрированная красота под стеклом в мягком свете правильно расставленных ламп. Вспышки, камеры, щелчки фотоаппаратов, поздравления и восхищения. Он об этом мечтал ― для себя, но сегодня ― он просто гость на чужом празднике славы.

― Паршиво выглядишь, ― такой знакомый шёпот возле уха. Тело, которое он в своё время изучил вдоль и поперёк, прижалось к его спине ― и это тоже знакомо. ― Как твои дела?

― Ты сам сказал только что. Паршиво. ― Смотреть на О Сэхуна не хотелось совершенно. Хань и так прекрасно знал, что тот выглядит наверняка потрясающе. Все выглядят потрясающе, когда поднимаются на вершину.

Смешно думать, что полгода назад Хань всё ещё верил, что взойдёт на вершину раньше. Но он был лучшим, лучше Сэхуна. Его имя знали все в Академии Живописи и пророчили ему великое будущее.

Наверное, Хань мог бы назвать Сэхуна своей персональной чёрной полосой. Он как раз заканчивал обучение и нуждался в натурщике для выпускного проекта. Натурщик нашёлся ― О Сэхун, который учился в той же Академии, перспективный иностранный студент ― он тоже мечтал стать художником, как и Хань. Сэхун тоже мог похвастать талантами и собственным стилем, но ему пока не хватало опыта Ханя и огранённости способностей, отточенности и умений.

Сначала Хань просто рисовал О Сэхуна. Идеальная модель ― предел мечтаний любого художника. К большой квадратной кровати Ханя под зеркальным потолком они подбирались терпеливо и неспешно. Хань рисовал Сэхуна целый месяц до того, как оказался с ним в одной постели.

Уже тогда стоило догадаться, что ничем хорошим это не кончится. Один исступлённо брал, второй не менее исступлённо отдавал. Тот секс, что был между ними, всегда отдавал запахом боли и неутолённости, и немножко ― равнодушия. Каждый из них рвался получить только то, чего хотел сам, не задумываясь о желаниях партнёра.

Нормально, вроде бы. У многих такие отношения.

И Хань спокойно мог болтать по телефону, глядя на себя в зеркальный потолок и с Сэхуном между бёдер, оставлять на молочно-белой коже длинные полосы, где мучительно медленно проступали затем капельки крови. Сэхуну нравилось, Ханю ― тоже. Их обоих это устраивало.

Вроде бы вместе, но каждый сам по себе. Иллюзия свободы и прочной дружбы ― за пределами постели.

А потом они перестали писать. Оба. Просто ничего не получалось.

Хань честно пытался, пока его не начал пугать чистый холст сам по себе. Что делал Сэхун и как с этим боролся, он не знал. Сэхун постепенно стал пропадать то на день, то на пару, то на неделю. А потом он просто собрал вещи и ушёл.

«Я потерял с тобой вдохновение».

Больше Сэхун не сказал ничего. Новый номер его телефона появился у Ханя будто бы по волшебству. Виделись они редко, но случалось. Обычно кто-нибудь из них чуть перебарщивал со спиртным, они просыпались в одной постели в затрапезном мотеле и тут же разбегались, словно ничего не было.

Хань по прежнему не мог писать, и чистый холст в студии висел далеко не первую неделю, натянутым на простую раму из тонких сосновых планок.

Объявление о выставке Сэхуна появилось полмесяца назад. Неожиданно. Хань с трудом поверил, что Сэхуну позволили организовать выставку своих работ. Работ было всего две, но каких! Хань никогда бы не подумал, что Сэхун способен на нечто подобное.

Обе картины ― морские пейзажи с мистическими оттенками и затонувшими кораблями. Нотка меланхоличности и пессимизма, да, это свойственно Сэхуну. Но эти картины... Хань не мог поверить, что написал их Сэхун. Да, его стиль, его рука, его манера даже в мелочах ― Хань специально проверил и присмотрелся, но эффект в целом...

Нет.

Хань не мог назвать Сэхуна посредственным художником. Точно так же не мог назвать его и гениальным. Просто хорошим ― да. Но эти две картины были сказочно прекрасны для слова «хорошо».

― Нравится?

― Очень, ― честно признался Хань. ― Но я не могу поверить, что они твои.

― Мне всё равно, веришь ты в это или нет. Верят все остальные.

― Я тут только за этим? Чтобы ты мог похвастать передо мной своим успехом? ― Хань резко развернулся и всё же посмотрел на Сэхуна. Лоск, изысканность, классика ― успех. Всё такой же красивый и притягательный, но заметно исхудавший, хотя эта худоба ему шла.

― Нет. Я потому и спросил, как ты? Снова пишешь?

Хань отвёл глаза и коротко мотнул головой. Может, стоило бы и соврать, но зачем?

― А ты...

― Пробовал. Нет. Я хочу писать, но не могу. Вот и всё. И нет, я не нуждаюсь ни в твоей жалости, ни в твоей помощи.

Сэхун смотрел на него и немного нервно кусал губы. Он казался растерянным, но Хань не придал этому значения, просто чуть оттолкнул и направился к выходу. Сэхун догнал его в зеркальном холле почти у парадной двери, схватил за плечо и заставил остановиться. Сэхун немного запыхался и выглядел сразу и сердитым, и виноватым.

― Хань, слушай, наверное, это прозвучит довольно глупо, но я хочу дать тебе это... ― Он выудил из кармана узкую чёрную коробку-пенал и вручил Ханю. ― Это так… просто. Если вдруг у тебя так и не выйдет ничего, попробуй набросать что-нибудь вот этим...

― Я редко пишу углём, ― пренебрежительно фыркнул Хань. Как будто Сэхун вдруг забыл об этом. Он попытался вернуть коробку, но Сэхун упёрся и сам засунул коробку в карман брюк Ханя.

― Я знаю. Потому и сказал ― это на тот случай, если вдруг у тебя ничего не выйдет. Последнее средство, понимаешь? Это... старая вещица с историей. Неважно. Просто попробуй это, когда совсем прижмёт. Один раз, хорошо? Всего один. Ты запомнил?

― Вечно ты бред какой-нибудь несёшь. Счастливо, ― Хань отмахнулся и двинулся к выходу, унося с собой чёрную коробку с угольными карандашами.

Сэхун долго смотрел ему вслед, затем повернулся к зеркалу и криво улыбнулся.

― Доволен?

― Играй по правилам, ― ответил ему тонкой улыбкой из зеркальной тьмы Тао. ― Пусть выбор он делает сам. И такой, какой пожелает сам.


Хань не понял, почему вдруг проснулся средь ночи. Он вообще стал подрываться по ночам после той самой выставки. То ему шаги мерещились, то дыхание возле уха, то шёпот, то почти невесомые прикосновения. Страх и возбуждение превращались в самый изысканный коктейль, от которого в кончиках пальцев Ханя поселялся знакомый зуд. Тот зуд, что в былые времена заставлял его бежать к холсту или покрывать набросками обычную бумагу, чтобы уловить, поймать, запомнить ― не дать образу исчезнуть.

Сегодня вот тоже проснулся, повернулся на спину и уставился на собственное отражение в зеркальном потолке при слабом свете ночников. Зуд в пальцах и дрожь в теле. Капля пота издевательски медленно ползла по виску. Ноги запутались в простынях, а подушка давным-давно упала на пол. Бёдра с внутренней стороны сладко ныли, мышцы там как будто тянуло, томило негой и жаждой огня.

Хань помотал головой и прикрыл глаза. Отчётливый вдох у левого уха. Он распахнул глаза и приподнялся на локтях, огляделся, но так никого и не увидел.

― Да чтоб тебя... ― Хань обессиленно рухнул на простыни и зажмурился. Вряд ли подобная чертовщина мерещится тем, у кого довольно долго секса не было. Но мало ли. Он ведь человек от творчества и искусства, а такие люди ― по-настоящему талантливые ― обладают множеством особенностей.

Хань был талантливым ― в этом никто бы не усомнился.

― Ладно... ― Он дотянулся до пульта и чуть прибавил яркости ночникам на стенах ― спать в темноте Хань не любил.

Он выпутался из простыней и потянулся, продемонстрировав обнажённое тело зеркалам. Красиво. Ханю нравились зеркала. И нравилось видеть в зеркалах себя во время занятий сексом, чтобы ловить мельчайшие оттенки эмоций на собственном лице. Помимо прочего. И вообще ― просто нравилось смотреть на себя будто бы со стороны, видеть, что и как с ним происходит.

Зуд в пальцах стал почти невыносимым, поэтому Хань без колебаний раздвинул ноги и провёл ладонями по груди и животу, одной рукой обхватил член, другой принялся медленно себя растягивать. Чтобы получить удовольствие, одного способа воздействия давно не хватало. Двойная игра отнимала много сил и по результатам тоже относилась к группе условных, но это лучше, чем ничего.

Видеть в своей кровати Сэхуна Хань не хотел, как и первого встречного. Он любил комфорт и постоянство. Единственными его постоянными отношениями можно назвать те, что начались и закончились Сэхуном. Они длились почти три года. И Хань был сыт ими по горло.

Запрокинув голову, он тихо застонал и тут же закусил губу. О да, томной и чувственной игры ему точно не хватало все эти годы. С Сэхуном. Зажмурившись на миг, Хань протолкнул в себя второй палец и машинально подтянул колени к груди, чтобы быть свободнее в движениях. Другая рука всё быстрее ходила по члену, задавая нужный ритм. От неторопливого к постепенно ускоряющемуся.

В коридоре с вешалки ― как раз напротив распахнутой двери в спальню ― упала куртка. Сама по себе. Хань не придал этому значения и вновь принялся смотреть на собственное отражение в зеркальном потолке. Он метался по кровати, сдерживая сладкие стоны и мечтая о картинах. Под его пальцами на холсте могли бы появляться столь же яркие образы, как те чувства, которыми отзывалось его тело на ласки. У него накопилось так много всего несказанного и невыраженного, так много спрятанного...

А он всё равно не мог писать.

Хань ненавидел собственные руки, так жестоко предавшие его; собственный разум, прятавшийся от образов; собственное тело, что продолжало чувствовать и напоминать обо всём, что мог вместить в себя холст.

Хань скатился с кровати, завернулся в испачканную простыню и прошлёпал босыми ступнями в студию. Усевшись перед подготовленным холстом, Хань просто глупо смотрел на чистое полотно и не мог заставить себя нарушить девственную белизну. Ни образов, ни желаний... Руки зудели и молили оставить линии, смешать цвета, но не знали, как и для чего.

Хань не глядя нашарил пальцами кисти, сгрёб их и швырнул в холст. Деревянные палочки рассыпались по полу со звонким стуком, осыпаясь ворсинками мягкой или жёсткой шерсти.

Никогда так не было. Никогда прежде. Ханя всегда переполняли образы, и он не мог сидеть перед чистым хостом. Но всё изменилось. Хуже того, он не понимал, в чём причина. Как такое вообще могло случиться? И как такое могло случиться с ним? Он всегда отличался живым воображением, легко придумывал что-нибудь и находил необычные решения, а тут...

Хань устало потёр лоб, сполз с табурета, опустился на четвереньки, чтобы собрать кисти и положить их на место. Инструменты не виноваты в бездарности мастера.

Хань, когда тянулся за закатившейся под диван кисточкой, заметил какое-то движение краем глаза слева ― в густых тенях. Он замер и всмотрелся получше. Ничего. Пусто. Странно, чёрт возьми.

А потом он едва не подскочил на метр в высоту с громким воплем, потому что явственно ощутил на затылке тёплый выдох. Не заорал и не подскочил только потому, что поперхнулся воздухом ― слишком много набрал в лёгкие. Откашлялся, сел и огляделся. Ожидаемо никого рядом, он один.

― Гори оно всё...

Хань аккуратно сложил кисточки, поправил простыню и покосился на вызывающе чистый холст. Такой же светлый, как кожа Сэхуна. И точно так же сильно хотелось оставить на нём отметины. Как на коже Сэхуна.

Хань вспомнил о прощальном подарке, сбегал в спальню, нашёл брюки и нашарил коробку. Он в самом деле очень редко пользовался углём для рисования, но решил, что можно попытаться. Вдруг непривычный предмет заставит его ощутить всё по-новому и напоит вдохновением?

Хань испачкал пальцы и пару обычных листов, только ничего толкового так и не смог набросать. Он грустно порылся в коробке и обнаружил четыре нетронутых карандаша и тот, что держал в руке, пятый.

― Тебе нужно лишь желать, ― прозвучал отчётливый шёпот за спиной Ханя. Он шарахнулся в сторону, слетел с дивана, запутался в простыне и загремел на пол.

― Да чтоб тебя!

Хань вгляделся во тьму за диваном, но ничего не различил.

― Кто... кто тут?

Давящая тишина в ответ. И вновь шёпот ― опять за спиной.

― Желания могут всё менять.

Хань покрутил головой, но так никого и не увидел.

― Кто ты? Где ты вообще?

― Везде. Среди множества теней. Просто рисуй. ― В ладонь Ханя упал угольный карандаш. И сам Хань машинально потянулся к листам на столике.

― Нет. На холсте, ― едва слышно велел «гость из теней». И Хань не посмел противоречить этому почти бесплотному голосу.

Кое-как поднявшись с пола, Хань доковылял до холста, поглазел на карандаш в руке и вздохнул. Он явственно ощущал за спиной чужое присутствие и боялся обернуться. Было страшно, но одновременно Хань испытывал возбуждение и какую-то необъяснимую приподнятость в настроении и восприятии.

― Я не знаю, что...

― Рисуй для меня, ― тут же велел голос из мрака, не позволив Ханю увязнуть в жалости к самому себе.

Хань поднёс карандаш к холсту и замер в нерешительности. Горячее тронуло локоть, змеёй скользнуло по предплечью, тревожа светлую кожу Ханя осторожной лаской, согрело запястье. Кисть Ханя оплели смуглые пальцы и властно притянули его руку к холсту. Дальше Хань действовал уже сам, а гость из теней стоял за его спиной, обхватив его руками за пояс. Тёплое дыхание на шее, горячие руки и столь же горячее тело, гибкое и сильное. Хань очень хотел посмотреть на странного гостя, но по-прежнему не осмеливался. К тому же, карандаш летал над холстом, оставляя линии. Впервые за долгое время Хань работал так, как любил это делать всегда.

― Ты же мне мерещишься, да? ― глухо пробормотал он, сосредоточившись на картине.

Гость промолчал, но крепче обхватил его руками за пояс.

― Кто ты? У тебя есть имя?

― Тень. Просто тень, которую легко убить светом или тьмой. У меня нет имени.

― Легко убить? ― тихо повторил Хань и новую линию положил рядом с предыдущей куда медленнее.

― В полной тьме или у источника яркого света тени не живут, они исчезают. Свет меня сожжёт, тьма растворит. Ты ведь художник, знаешь о тенях больше прочих... ― Тягучий шёпот над ухом. Хань к нему почти привык. Ему даже нравилось слышать отчётливо проговариваемые звуки и чувствовать кожей дыхание. Гость дышал, как живой человек.

― Этот карандаш и ты...

― Это неважно. Просто продолжай.

― Получается паршиво, ― честно оценил результат своих усилий Хань и, наконец, отвёл карандаш от холста.

― Посмотрим...

В следующий миг Ханя уверенно развернули, но разглядеть своего гостя он не успел ― помешал сухой поцелуй, смявший губы. А потом... потом Хань выронил карандаш, схватившись за широкие плечи. Гладкая кожа, гибкие мышцы, жар тела, но всё это терялось в поцелуе. И это больше не был просто поцелуй. Хань не знал, что это и как называется, но у него внутри будто копались и искали что-то, одновременно заставляя испытывать вполне себе настоящий оргазм и стыдливое смятение.

Ещё чуть позже он жадно ловил ртом воздух и пытался прийти в себя, ощущая почти непреодолимую слабость в теле. Он держался за чужие плечи и заодно разглядывал резкий профиль гостя, а тот смотрел на холст.

― Это... твой шедевр.

Хань неохотно перевёл взгляд на картину и окончательно лишился дара речи. То, что сейчас там красовалось, не принадлежало ему. Его рука, его стиль, его манера рисования, но он нарисовал несколько минут назад совсем другую картину ― бледную и никакую. Теперь же...

― Но...

― Это твоя картина, ― подтвердил гость из тьмы. Слабый свет чуть золотил его смуглую кожу. Лёгкий поворот головы ― и Хань потерялся в глубине тёмных глаз.

― Кто ты? ― очень тихо повторил он вопрос, что не давал ему покоя.

― Твоя тень. ― Незнакомец мягко улыбнулся ему, взял его ладонь в свою, почти коснулся губами его пальцев, согрел выдохом, сделал шаг назад и исчез. Хань моргнул и даже вытянул руку, чтобы пошарить в тенях, но своего гостя так и не нашёл, хотя точно помнил, какой он тёплый, и как дышит.


Хань проснулся за полчаса до рассвета и неохотно приоткрыл глаза, чтобы оценить густоту сумерек за окном. Не смог, потому что наткнулся взглядом на странного гостя. Тот лежал на его кровати, вытянувшись на животе и сложив руки перед собой. И смотрел на Ханя в упор.

Хань не отшатнулся исключительно потому, что незнакомец не двигался, словно не желал напугать его. Разумно, потому что пугали одни только глаза. Вроде бы обычные, тёмные, но что-то с ними было не так. И Хань никак не мог поймать эту ускользающую деталь, чтобы понять, в чём тут дело.

― Странно, что ты художник, ― пробормотал гость.

― И что в этом странного? ― Хань сердито сел, скомкал простыни и прижал к себе. И принялся без стеснения разглядывать смуглого гостя. Стоило воспользоваться случаем, ведь гость не носил одежду. Пока что. И Хань не стеснялся просто потому, что тот поцелуй накануне... после такого уже казалось, что у них всё случилось. Всё, что только могло случиться.

― Тебя легче представить моделью для картины, чем её творцом, ― с лёгкой улыбкой пояснил гость и лениво перевернулся на спину, отметил, что за окном стало светлее, и помрачнел.

― Всё-таки... как тебя зовут?

Гость сел на кровати, повернул голову и посмотрел на Ханя своими странными глазами.

― Ты можешь называть меня... Каем. ― Потом он просто исчез. В тот самый миг, когда первый робкий луч солнца коснулся места на кровати, где он сидел.

И Хань отчётливо подумал вдруг, что это исчезла пришедшая за ним смерть.

Смерть ушла.

На время.


Хань целый день провёл у натянутого на раму холста. Весь перепачкался, сделал много, но результат ему опять не нравился.

Кай появился на закате. Возник из ниоткуда за спиной Ханя, едва последние лучи солнца покинули студию. Обнажённое смуглое тело, тёмные волосы свешивались до самых глаз, полные губы красивого рисунка и резкие черты лица. Простой и строгий облик. Хань нарисовал бы его с лёгкостью. Ничего особенного, если не считать его мистическую теневую природу и загадочную странность с глазами.

― Опять паршиво вышло, да? Композиция, как и задумка, хороши, но только посмотри на это жуткое воплощение... Мне кажется, я здорово потерял в технике. Может, попробовать сфумато? ― Хань повернулся к Каю и только тогда заметил, что всё это время Кай не сводил с него глаз ― картина Кая словно вовсе не интересовала. ― Что?

― Ничего. ― Едва заметная улыбка на сочных губах и опущенные ресницы, за которыми уже ничего не различить. И знакомый поцелуй ― сначала сухой, потом ― затягивающий. Хань широко распахнул глаза, изо всех сил сопротивляясь удовольствию и волнам экстаза, поднимавшимся словно из самой глубины его сущности.

И он это увидел.

Увидел прижатую к холсту правую ладонь Кая, увидел тёмно-фиолетовые туманные ленты-змейки ― они оплетали руку Кая и убегали к картине, терялись в ней, оживляли, меняли, превращали в то, что Хань держал в голове, когда работал над ней. Кай как будто нашёл в памяти Ханя этот образ и сейчас вытягивал из него как воспоминания, так и все чувства, что Хань вложил в этот образ. Кай воровал его фантазии и увековечивал их в холсте.

Мощный оргазм, подкашивающиеся от сокрушительной слабости ноги, разорванный поцелуй и новый шедевр, ограниченный рабочей простой рамой из тонких сосновых планок. Хань заглянул глубоко в тёмные глаза Кая и различил там вертикальные зрачки.

― Кто ты?

― Никто.

― Ты... ты убьёшь меня?

― Хорошо, что ты такой умный и не истеришь понапрасну. Я должен. Всякий раз, когда ты будешь использовать это... ― Карандаш перед глазами. ― Всякий раз часть тебя будет уходить в картину. Ну и мне будут перепадать кое-какие крохи.

― Пока ничего не останется? ― догадался о продолжении Хань и обхватил ладонью карандаш.

Кай молча кивнул, разглядывая его губы. Осторожное прикосновение ― кончиком пальца.

― Тебе стоило стать моделью, а не художником, ― с заметным сожалением произнёс Кай.

― У меня ведь уже есть две картины. Можно остановиться на них. Пока.

Кай покачал головой.

― Ты ведь хочешь писать картины, я прав? Это ― твоя страсть и твоё искреннее желание. Ты любишь свои картины, поэтому я могу делать это ― одевать образы на холсте в твою любовь.

― Без этих проклятых карандашей я всё равно не могу. Я ничего не могу, какой же я тогда художник? ― Хань аккуратно сложил карандаши в коробку и закрыл её.

― Ты можешь.

― Не могу!

― Можешь. Тебе просто...

Хань резко обернулся и устремил взгляд на Кая. Он ждал продолжения.

― Тебе просто нужно рисовать для кого-то, вот и всё. Ты можешь рисовать... для меня.

Да уж, рисовать для потустороннего незнакомца, который собирался его убить... такого с Ханем точно не случалось никогда. Возможно, это случалось с Сэхуном. И стало вдруг неприятно от мысли, что Кай целовал Сэхуна точно так же, как недавно Ханя.

― Ты и Сэхун...

― Нет. ― Быстрая улыбка на полных губах и задорный огонёк в глазах под длинной чёлкой. ― Я бы сейчас был с ним, если бы да. Не с тобой.

― Почему же ты именно со мной? ― Хань отвернулся и старательно принялся наводить порядок, лишь бы только занять себя чем-нибудь и не смотреть на Кая, не чувствовать ответный взгляд на себе.

Но, если честно, ему казалось, что Кай смотрел на него всегда. Постоянно. Всё время. Каждую секунду. И смотрел так... Демон, которому положено убивать, не должен так смотреть на будущую жертву. Ему вообще вот так, как Кай, смотреть не полагается.

― Ты в самом деле демон? ― едва слышно уточнил Хань и повертел в руках тюбик с краской.

― Таких, как я, люди называют и так. Я Душелов.

― То есть, ты из меня душу высасываешь... этими... ну...

― Что-то вроде. ― Кай подал ему другой тюбик, что Хань неосторожным движением сбросил с подставки.

― А этот... пост-эффект...

― А, ну да. Это как секс, только круче, да? Ещё круче, если выпить душу всю сразу ― за один глоток... Гм. То есть, поцелуй.

― Хочешь сказать, если ты выпьешь мою душу сразу, я практически умру от сокрушительного оргазма и в полном восторге от происходящего? ― развеселился Хань.

― Именно, ― громко щёлкнув пальцами, подтвердил Кай с широкой улыбкой. ― Ты ведь не боишься же, да?

Хань осторожно положил тюбики рядом друг с другом, провёл ладонью по полированной деревянной поверхности и оглянулся. Встретил вопросительный взгляд Кая и сглотнул.

― Боюсь вообще-то, ― тихо признался. ― Как-то не думал, что у меня осталось совсем мало времени.

Неожиданно Кай шагнул к нему вплотную, невесомо тронул плечи, заставив выпрямиться, и кончиками пальцев коснулся подбородка, приподнял голову Ханя и пристально посмотрел в глаза.

― Я увеличу срок настолько, насколько это возможно. Только помни ― время смерти ты выбираешь сам, а я лишь исполняю условия сделки.

― Разве я заключал сделку? ― слабым голосом уточнил Хань, старательно пытавшийся не замечать нежность прикосновения Кая.

― Да. Первое согласие ― принять дар. Второе и последнее ― коснуться карандашом холста или бумаги. Твои шедевры будут бессмертными, но за это надо платить точно так же, как за всё в этой жизни и в этом мире.

― За всё... вот уж действительно... ― Хань решительно отвёл руку Кая от собственного подбородка. Не потому, что было неприятно, а как раз наоборот. Он не мог думать, ощущая эту едва заметную, но такую тёплую ласку. И от кого? От демона...

― Ну... платить не нужно только за любовь. Так говорят. Потому что любовь бесценна. Но об этом смертному полагается знать больше, чем мне... ― Последние слова донеслись уже из тёмного угла.

Кай вновь исчез, едва ночная тьма раскинула над миром своё одеяло.


― Почему со мной именно ты? ― рискнул повторить однажды оставшийся без ответа вопрос Хань. Он сидел перед холстом, привычно уже не смотрел на Кая и рисовал пальцами, время от времени растирая на кончиках порошок для рисования.

Не смотрел на Кая потому, что не хотел встречать его взгляд. Вертикальные зрачки его больше не пугали, но смущало то, как именно смотрел на него Кай. Впечатления Хань не мог выразить словами, сколько ни пытался. А если бы он нарисовал свои ощущения, это был бы шторм в яркий солнечный день.

― Какое это имеет значение?

― Наверное, никакого. Для всех прочих. Но я хотел бы знать причину. Вряд ли это был случайный выбор или бескомпромиссный приказ, если судить по всему, что ты рассказывал. Ты сам выбирал, ведь так? Тогда почему именно я?

― Потому что именно ты, ― едва слышно отозвался после непозволительно долгой паузы Кай и исчез в тенях. Нет, сбежал! Просто сбежал.

Хань понурился, тяжело вздохнул, потыкал пальцем в горку синего порошка и провёл жирную тёмную линию по белому.

Кай прав ― Хань не мог не рисовать. Но если он снова будет рисовать так, как прежде, ему не потребуется больше прибегать к помощи демона. Так ведь? Это же возможно? И Хань рисовал сутками снова и опять, перебирал наброски, составлял новые композиции для масштабных полотен. Иногда результат ему нравился, но очень редко. Гораздо чаще Хань испытывал разочарование.

Поздним вечером он долго сидел у холста и смотрел в одну точку, а потом понял наконец, чего он хочет.

― Сегодня ты мало работал, да? ― подметил появившийся с убегающим за горизонт последним солнечным лучом Кай.

― Неважно. Кай?

― Что?

― Я хочу нарисовать тебя.

― Зачем? ― с искренним недоумением спросил изрядно озадаченный Кай. ― Рисуй других людей.

― Я не хочу других, я хочу тебя. Да и где я найду второго такого с этой вот кожей. ― Хань бесцеремонно потрогал пальцем смуглую кожу на плече Кая. Тот отступил на шаг в сторону и посмотрел мрачно из-под нахмуренных бровей.

― Это плохая идея.

― Почему? Я просто тебя нарисую и...

― Нет.

― Но почему?

― Я не хочу. ― Тон Кая не оставлял сомнений в том, что отказ твёрдый и окончательный.

Хань поразмыслил и решил схитрить.

― А при каких условиях ты бы согласился? Вряд ли правила запрещают тебе позировать. Ты же демон, кто тебя узнает на картине? Другие демоны, что ли? Им есть до этого дело? А на людей тебе самому наплевать, так ведь?

― Я просто не хочу, ― покачал головой Кай.

― Почему?

― Потому что.

― Это не причина.

― Я не обязан объяснять причины моих поступков. Я обязан лишь выпить тебя досуха, когда придёт твой срок, ― отрезал Кай и растворился в тенях, поставив в этой беседе жирную точку.


На выставку Хань потрудился пригласить и Сэхуна. Не только из вежливости, но и потому, что Хань беспокоился. В прошлую их встречу Сэхун выглядел осунувшимся, теперь же осунувшимся и измученным выглядел Хань, хотя расплатился с демоном лишь за две картины.

Вопреки его опасениям Сэхун явно чувствовал себя гораздо лучше.

― Я думал, ты из студии не вылезаешь...

― Я не ты, хён, ― скупо улыбнулся Сэхун, ― я больше не пишу. Пока что. У меня достаточно денег, чтобы жить в собственное удовольствие.

― Ты... не пишешь больше? ― потрясённо выдохнул Хань, глядя на Сэхуна с недоверием. Он подумать не мог, что Сэхун бросит однажды живопись, ведь тот всегда казался таким же увлечённым, как и Хань.

― Наверное, это было твоё влияние. ― Сэхун пожал плечами и взял бокал с подноса, пригубил. ― Когда мы оказывались далеко друг от друга, я начинал интересоваться иными вещами и забывать о живописи.

― Но в Академию ты же поступил без меня. Как я мог повлиять на тебя? И до встречи со мной ты был талантливым и увлечённым... Ты же любил писать картины так же сильно...

― Значит, раньше я платил за них меньше, ― резко одёрнул его Сэхун. ― Давай не будем говорить об этом? Поговорим о тебе. Я вижу, ты снова пишешь. Как раньше?

― Почти.

― А выглядишь ты по-прежнему паршиво. Спал бы ты побольше, хён. Или не с кем?

― Не твоё дело.

Сэхун понимающе улыбнулся и, наклонив голову и понизив голос, проронил:

― Понадобится посильная помощь ― только скажи.

Пара интервью, пара бокалов вина ― и Хань всё-таки оказался в перекрытом крыле, где были пустые залы и подсобки. Ни его, ни Сэхуна не хватило бы на путь от выставочного комплекса до мотеля. Насчёт Сэхуна Хань ничего не знал, но сам он слишком долго обходился собственными руками, чтобы терять эту возможность спустить пар и высвободить накопившееся напряжение.

Они жадно целовались и стаскивали друг с друга пиджаки в помещении, отведённом под реставрационную студию. Часть оборудования уже установили, поэтому продолжать именно тут было опасно ― оборудование дорогое.

Сэхун нашарил за спиной ручку, нажал и распахнул дверь в уборную. Зеркало на стене, три раковины в ряд, две кабинки и плитка под малахит на стенах.

Хань вцепился в воротник, заставил Сэхуна наклонить голову ниже, яростно впился в губы и запустил руку в карман чужих брюк, чтобы нашарить блестящий квадратик.

Не успел.

Ханя с силой отшвырнуло к стене, а Сэхуна ― к раковинам. Сэхун не удержался на ногах и упал, затем прижал пальцы к разбитой губе.

Дверь широко распахнули, после чего отлично знакомый Ханю низкий голос коротко, но веско велел Сэхуну:

― Вон отсюда.

Этот голос едва заметно дрожал, как и сам Кай. Пальцы, которыми он стискивал ручку двери, побелели от напряжения.

Сэхун хотел что-то сказать, но внезапно передумал, взглянув в зеркало. Он торопливо принял вертикальное положение и вымелся из туалета, аккуратно притворив за собой дверь. К двери Кай и прислонился спиной, испустив тяжёлый вздох.

Хань возмущённо пялился на Кая и пытался обрести дар речи. Это не помешало ему испытать чувство облегчения ― Кай озаботился найти одежду в виде простых тёмных брюк и белой рубашки, хотя прежде не считал нужным утомлять себя подобными мелочами и расхаживал обнажённым.

― Какого чёрта? ― наконец смог выдать Хань. Тело уже не горело, но неутолённое и подогретое возбуждение напоминало о себе неприятными ощущениями, почти болью.

Кай молча повернулся к двери лицом, взялся за ручку, но вдруг прислонился лбом к деревянной панели и закрыл глаза.

― Кажется... в таких случаях люди говорят «прости», ― пробормотал он. ― Прости.

― Что?

― Прости, ― чуть громче повторил Кай. ― Твоё тело давно никто не зажигал, да? Я знаю, но...

Хань просто молча ждал, стиснув кулаки.

― Я так не могу, ― едва слышно договорил Кай, вновь повернулся спиной к двери и съехал по ней вниз, сел на полу и сложил руки на коленях, правда, через минуту он закрыл ладонями лицо, а кончиками пальцев вцепился в собственные взлохмаченные тёмные волосы.

Хань одновременно и понимал, и не понимал, что именно происходило с Каем. Было бы странно не догадываться ни о чём, если он постоянно замечал на себе пристальные взгляды Кая. Но Хань просто не мог в это поверить ― сам ведь видел, как Кай терялся в тенях, появлялся из ниоткуда и уходил в никуда. Значит, точно демон. А демон... Демон ― это не человек.

― Ты испортил мне ночь, ― в итоге заявил Хань, наклонился к Каю и тронул за плечо. ― Вставай уже и...

Кай крепко сжал его запястья, дёрнул к себе и опалил поцелуем шею, поймал губами мочку левого уха и тронул кончиком языка маленькую серьгу. Горячо и сладко ― до дрожи.

― Пусти... ― Хань сам прекрасно расслышал, насколько неубедительно прозвучала эта просьба. Он не хотел, чтобы его отпускали. Он всё ещё хотел огня, а Кай ничем не хуже Сэхуна, даже лучше, потому что Ханя и Кая не связывало странное и запутанное прошлое, перечёркнутое в один из серых дней и порой восстающее из могилы по вине то Сэхуна, то Ханя. Мертвецам место в земле, и Ханю давно следовало порвать с Сэхуном и запретить даже такие пустые отношения. Просто секс ― и ничего больше, но только не с Сэхуном. Раньше не было выбора, но сейчас ― есть.

Конечно, демона трудно назвать равноценной заменой, но чего Ханю бояться? Кай рано или поздно выпьет его душу ― уже всё равно.

Кай поймал руки Ханя и заскользил губами по тонкой светлой коже, как будто повторяя голубой узор вен. Раскрытая ладонь и мягкий поцелуй у основания, почти на самом запястье. Хань зажмурился и предположил, что Кай сейчас губами отчётливо ощущает его пульс, знает, как сильно и быстро бьётся его сердце.

Кай избавлял Ханя от одежды так, как обычно ребёнок разворачивает блестящий фантик, чтобы добраться до желанной шоколадной конфеты. Лёгкие и нежные движения, бег смуглых пальцев по шее, плечам, груди. Огладить, приласкать, одновременно упиваясь ощущениями.

Хань вздохнул и распахнул глаза, чтобы встретить горящий взгляд Кая. Вертикальные зрачки стали ещё заметнее. Это пугало почти так же сильно, как в самом начале их... знакомства, если это вообще можно назвать знакомством.

Всего на миг лицо Кая исказилось, будто от сильной боли, и он тихо попросил:

― Не бойся меня... ― Нежно и влажно губами ― к груди. Жгучий поцелуй, как клеймо. Нежность опять, и цепкие ладони на уже обнажённых бёдрах Ханя. ― По твоим бёдрам... выше... взбираясь выше... ― Пальцы мягко впились в мышцы. ― Я ведь смогу попасть на небо?

Хань обхватил смуглое лицо ладонями и решительно поцеловал. От наивности демона щипало глаза непролитыми слезами, как и от желания Кая обрести то ли прощение, то ли... что-то ещё. Сколько же ему лет?

― Давно... давно ты демон? ― прошептал в перерывах между поцелуями Хань и потянул с плеч Кая рубашку.

― Люди столько не живут. Я старше, чем ты думаешь. Уместнее сказать ― древний.

― Древность глупости не помеха, понял.

Кай немного грустно улыбнулся и притянул Ханя к себе плотнее, чтобы рисовать губами узоры на шее, плечах и груди.

― Я тень. Обычно время моего пребывания в этом мире сильно ограничено. В облике человека. В облике демона я не гожусь для общества смертных. И... ― Кай помрачнел, ― мне уже пора уходить.

― Ты издеваешься, что ли? ― Хань с силой прижался к гибкому и твёрдому телу, чтобы Кай как следует прочувствовал, до чего тут довёл человека и с какой серьёзной проблемой собирался сейчас его оставить.

― Прости, ― прошептал Кай. ― Но я ничего не могу изменить. Моё время почти вышло.

― Ты говорил про облики. ― Хань решительно обхватил Кая за шею руками, не собираясь отпускать.

― Но ты же не... ты же не...

― Именно что да.

― Ты же не собираешься заниматься этим с демоном! ― Хань впервые видел Кая таким ошарашенным.

― Собираюсь.

― Но... ― Кай умолк и попытался отвернуться, только Хань не позволил ему это сделать. Удерживал голову ладонями и смотрел, как Кай меняется. Кожа становилась ещё смуглее, блестела, как полированное дерево, и по ней струились живыми узорами тёмно-фиолетовые и чёрные ленты-змейки. Красные глаза слабо светились в обрамлении чёрных ресниц, но вместо ярости в них отражался только немой вопрос.

― Ну... не такие уж и глобальные перемены, ― нарочито бодрым голосом отчитался Хань. ― Две руки, две ноги, хвоста нет, рогатым тоже не назвать, когтей и копыт не вижу... и самая важная вещь на месте, даже уже стоит и выглядит... весьма соблазнительно.

― Но...

― Продолжай, ― прошептал Хань, почти коснувшись губами губ Кая, ― просто продолжай говорить о том, о чём говорил чуть раньше. Куда ты собирался путешествовать по моему телу и зачем? Ты остановился на самом интересном... Можешь даже соврать, что влюбился в меня.

Между ними повисла гнетущая тишина. И кое-кто старательно отводил глаза. Тот самый «кое-кто», недавно заявивший, что он чёрт знает какой древний и страшный. И вообще ― демон.

― Правда, что ли?

Ответа Хань не узнал, если ему вообще ответ требовался. Ну или ответ просто перевели в поцелуй ― один из тысячи. Их вообще было слишком много, намного больше, чем Хань привык. Его вообще никто столько не целовал, сколько целовал Кай. Скоро губы сладко саднило, как и кожу там, где её обжигало страстью Кая.

Потом Хань упирался ладонями в прохладные плитки на стене, притирался бёдрами к бёдрам Кая, запрокидывал голову и почти не дышал ― боялся дышать. И страдал от желания закрыть глаза и не закрывать их, потому что страшно было смотреть на тёмных змеек, опутывающих его руки, ноги, пояс. Но не смотреть на них ― ещё страшнее.

Кай говорил: «Не бойся меня». Хань не боялся ― его, своего персонального проводника на тот свет. Но эти ленты-змейки, тени, дымчатые следы на коже после... Это всё ― пугало. Хотя Хань и в этом умудрился найти плюс: возбуждение со страхом пополам обостряло все ощущения и усиливало удовольствие в сотню раз.

Он глухо застонал от глубокого точка, отозвавшегося в теле яркой вспышкой, и, наконец, закрыл-таки глаза. Позволил себе окончательно раствориться в удовольствии от прикосновений Кая. Губы на шее, пальцы на груди, твёрдое и горячее ― у него внутри, и повсюду ― дымчатая ласка теней, привязанных к демоническому облику Кая. Тени оплетали Ханя, гладили, дразнили, удерживали за запястья, не позволяя прикасаться к себе, зато сами забирались всюду.

Хань выдохнул имя, хотел сказать, что больше не выдержит, но не смог. Он снова боялся дышать. И боялся открывать глаза. Наверное, именно поэтому финал оказался ярче, чем он ожидал. Это было настолько хорошо, что почти больно.

Кай поддерживал его, водил пальцами по его лицу и смотрел так, как редко умеют смотреть люди. И Ханю хотелось плакать от той печали, что намертво впиталась в красные глаза.

― Что? ― невольно выдохнул он с трудом ― ещё не отдышался.

Кай едва заметно покачал головой и закусил нижнюю губу в сомнении. Хань поймал его пальцы на собственной щеке и сжал в ладони, немо потребовав ответа.

Горькая усмешка на тёмных губах, её отражение в красных глазах с вертикальными зрачками.

― Я должен буду выпить тебя. Вроде бы так и так получу, но знаешь...

― Если ты меня выпьешь, продолжить эти увлекательные упражнения мы уже не сможем? ― немедленно всё опошлил Хань. Чтобы было не так больно. Как будто это помогало.

― Это тоже, хотя я о другом. ― Кай вновь закусил губу и умолк. Печали в глазах меньше не стало. ― Всё равно глупо, как ни крути. Демон и человек... ничего не выйдет из этого. И зря мы...

― Не зря, ― твёрдо возразил Хань, но ничего объяснять не стал. Не стал рассказывать, насколько особенным всё оказалось. Не стал говорить, что ещё никто не целовал ему руки с такой трогательной увлечённостью, не осыпал множеством поцелуев шею, плечи и спину... и ― уж тем более ― никто прежде не собирался взбираться на небо по его бёдрам.

Кому вообще такая глупость могла в голову прийти?


Хань сосредоточился на наброске, работая простым грифелем и помогая себе иногда пальцами. Он не услышал шагов, как обычно, лишь довольно зажмурился на пару секунд, когда висок согрело тёплое дыхание ― сначала, а потом ― невесомое прикосновение твёрдых губ. Кай умудрился устроиться у Ханя под боком, как большой кот, почти клубком свернулся и просунул голову между правой рукой и боком Ханя, упёрся подбородком в чужое бедро и устремил взгляд на набросок. Хань машинально перехватил грифель в левую руку, а пальцами правой зарылся в тёмные волосы, взлохматил и пригладил, затем вернулся к наброску.

Пока всё шло хорошо, и Хань рисовал сам. Он лишь раз прибегнул к помощи Кая после той выставки и понял, что с каждым разом это будет всё хуже, потому что после третьей своей картины он восстанавливался намного дольше, чем после двух первых. И читал в глазах Кая осуждение. Кай не хотел, чтобы Хань сокращал отпущенный ему срок, но запретить или остановить Ханя не мог.

― Ты всё ещё хочешь нарисовать меня? ― внезапно спросил Кай. От неожиданности Хань сломал грифель, потому что до этого знаменательного момента Кай, что называется, «упирался всеми конечностями обо все попадающиеся навстречу предметы», лишь бы только Хань не рисовал его.

― Ты перегрелся на солнышке? ― участливо полюбопытствовал Хань.

― Неважно, ― буркнул Кай и тут же ретировался в самый дальний угол студии, чтобы смешаться с тенями.

― Эй, я всё ещё хочу тебя нарисовать, ― позвал через пару минут Хань. В ответ услышал ожидаемое тихое рычание. ― Совсем шуток не понимаешь. Ты почему спросил, скажи хоть.

― Мне не хочется.

Хань шумно вздохнул и вскинул голову, поискал на потолке признаки существования высших сил, не нашёл, отложил в сторону набросок, поднялся и отправился в угол к Каю, потеснил немного, усевшись рядом, и пристроил голову у Кая на плече. Точно знал, что Кай не продержится больше двух минут ― хоть секундомер выставляй. В этот раз Кай сдался на второй минуте и кончиками пальцев погладил Ханя по щеке.

Хань почти сразу приметил эту особенность у Кая: тот не мог находиться рядом с ним долго и не прикасаться. Его руки словно сами по себе тянулись к Ханю, чтобы приласкать, согреть, потрогать и убедиться в реальности Ханя, повторить тонкие черты. И Каю нравилось смотреть Ханю в глаза. Когда Хань донимал его расспросами, тот что-то туманно отвечал о небе. Можно подумать, у Кая какой-то пунктик на небеса, хотя... Кто ж этих демонов поймёт?

Каю вот вообще полагалось выпить душу Ханя, а он вместо этого... Вот именно.

Хань накрыл собственной ладонью пальцы Кая, прижал к своей скуле и тихо спросил:

― Ты хочешь, чтобы я тебя нарисовал?

― Если согласишься, чтобы я нарисовал тебя.

― Что? ― Хань резко сел прямо и уставился на Кая круглыми глазами. ― Ты умеешь рисовать? Ты? Рисовать? И молчал?

― Нет, это не то... ― Кай вздохнул. ― Я никогда не учился рисовать. По-настоящему не умею. Я рисую по-другому, но это неважно, как буду тебя рисовать я. Без разницы. Просто в обмен. Ты рисуешь меня, а я ― тебя. Или так, или никак. Думай.

Пока Хань думал, Кай согревал губами его запястье и кончиками пальцев водил по коже, повторяя рисунок вен. Слишком сосредоточенно и увлечённо. Чересчур.

Хань прищурил глаза и отобрал у Кая свою руку.

― Зачем тебе это? Ты ведь был против всё время.

― Просто так. Подумал, если мы нарисуем друг друга, то это будет честно. ― Кай отвернулся и пробормотал: ― И у меня хоть что-то останется после.

Дальше Хань додумал сам: хоть что-то останется после того, как душа Ханя будет выпита. Рисунок вроде сувенира на память, да уж...

― Хорошо. Предлагаешь сделать это просто набросками на бумаге?

― Можно и так, ― пожал плечами Кай и едва заметно улыбнулся, лишь приподняв уголок рта.

Хань смотрел ему в глаза целую минуту и пытался понять, в чём тут подвох, потому что подвох был. Речь шла о демоне, а демонам полагалось дурить людям головы.

Он осторожно обнял Кая и уткнулся носом в тёмные волосы, которые издавали почти неуловимый кофейный аромат. Он прижимался к горячему телу и прислушивался к ощущениям. Кай отчётливо воспринимался как опасность, угроза. Это усилилось после того, как Кай сделал третий «глоток» и выпил ещё немного души Ханя, едва не прикончив его в процессе.

Хань что-то неразборчиво промычал, обнаружив ладони Кая под своей рубашкой, поёрзал, сильнее распаляя, и прошептал на ухо:

― Если ты не намерен остановиться на этом, я предпочёл бы продолжить под зеркалами.

Кай правильно его понял, так что вскоре они перебрались на большую кровать, где Хань мог смотреть вверх и видеть собственное удовольствие ― словно записанный кем-то фильм. И мог видеть, как Кай теряет человеческую обычность и оплетает себя тенями ― и себя, и Ханя. Видеть и наслаждаться путешествием полных губ от выступающей косточки над ступнёй с внутренней стороны по лодыжке и голени к колену, от колена к верхней части бедра ― быстрыми сухими поцелуями. И следом за губами ногу Ханя оплетали теневые змейки, обострявшие ощущения.

― Если я напишу ещё одну картину... ― Хань притянул Кая к себе и провёл ладонями по тёмной спине, прогоняя змеек с кожи. ― Если я напишу ещё одну ― с твоей помощью... Это будет последнее произведение искусства для...

Кай закрыл ему рот поцелуем, а потом ― после ― пробормотал:

― Ты сам как произведение искусства.

Хань слабо улыбнулся и чуть выгнулся в его руках. Немного горько ― Кай никогда не звал Ханя по имени. Ни разу. Наверное, на этот счёт у демонов непременно есть какие-то правила, но Ханю было на них наплевать. Немного сердито он провёл ладонью по бедру Кая, погладил ощутимо пульсирующий под пальцами член и потёрся о него собственным. И затаил дыхание, устремив взгляд в зеркальный потолок.

Гибкие мышцы под тёмной кожей, непохожесть двух сплетённых тел, игра на контрастах, медленное проникновение, томный стон и уверенный толчок. Смятые белые простыни и извивающиеся теневые змейки на кровати. Кай любил его сам, любил тенями и заставлял сходить с ума. Потому что столько чувственных впечатлений за раз ― это чересчур для обычного человека.

Хань слизнул капельку пота с подбородка Кая и крепче обхватил его ногами, сильнее притягивая к себе. Он задыхался, устав постоянно задерживать дыхание. Из-за нехватки воздуха голова кружилась, а последствия от каждого толчка, от движений внутри его тела ослепляли яркостью и силой. Хань жмурился он прикосновений горячих пальцев к собственной груди, но снова упрямо открывал глаза, чтобы видеть всё до мелочей в отражениях на потолке. Видеть потемневшие соски, как их ласкают, как прячут тёмные волосы, когда Кай накрывает их губами или покусывает, заставляя Ханя стонать в голос и рывками подаваться навстречу окутанному тенями телу.

В такие минуты Хань готов был упиваться собственной уникальностью. Он единственный человек, которого любил самый настоящий демон, порождение теней. Любил даже этими самыми тенями.

И он раскинул руки в стороны, выгибаясь на смятых простынях, когда Кай изливался в него, принял ещё несколько плавных толчков, сильнее разводя бёдра, и кончил сам, запрокинув голову так, что уже ничего не видел в зеркалах, даже самих зеркал больше не видел...

Его баюкали в объятиях, сплетённых из теней, расчёсывали пальцами спутанные и влажные от пота волосы, согревали припухшие от поцелуев губы тёплым дыханием, прижимали к твёрдому и гибкому телу, гладили по лицу, а он пытался прийти в себя после всего, что было. Потому что для обычного смертного всё это...

Чересчур.

― Дыши... ― робкая просьба, низкий глуховатый голос над ухом, невесомый поцелуй в уголке рта, ― пожалуйста, дыши.

Да, воздуха маловато, то есть, его нет вовсе, но Хань не помнил, как делать вдох. Что же для этого нужно? Да и нужно ли вообще, если ему и так хорошо?

― Дыши! ― Нежные раньше губы стали злыми и требовательными, как и пальцы, которые вдруг зажали нос. Вдох в итоге сделать получилось, но каким же лишним он теперь казался...

Хань закашлялся, сипло втянул в себя новую порцию воздуха и снова подавился кашлем. Кай что-то шептал ему на ухо и баюкал в объятиях, словно ребёнка.

― Как глупо... так и знал... прости... не нужно было... с самого начала было слишком глупо...

― За... ткнись, ― велел хриплым голосом Хань. Смуглые пальцы забрались вновь в его волосы, и Кай прижался лбом к его лбу.

― Не трудись, сам знаю, что дурак, ― пробормотал он. ― Боюсь, следующий раз может стать последним.

― Как и следующая... картина? ― вернулся к проигнорированному ранее вопросу Хань.

Кай промолчал, но это молчание оказалось красноречивее любых слов.

― Это из-за разницы сущностей? Или у меня не осталось почти ничего? Ни сил, ни души...

― Из-за разницы сущностей, ― неохотно ответил Кай и погладил пальцами его левую бровь. ― Ну и сил у тебя тоже осталось немного. Всё вместе. Ты всё ещё хочешь меня нарисовать?

― Сейчас?

Кай кивнул.

― И я нарисую тебя. Посмотрим, у кого получится лучше. Отнести тебя в ванную?

― Я сам! ― обрычал Кая Хань, с сожалением выбираясь из тёплых объятий. И он едва не упал, когда поднялся с кровати ― ноги подкашивались, от слабости кружилась голова и чуть подташнивало из-за мелькающих перед глазами пятен.

Кай молча закинул его руку себе на плечо и повёл в ванную. Спасибо, что не понёс, а то совсем бы...

― В теории... сколько мне осталось? ― тихо спросил на ходу Хань. ― По времени? День? Неделя? Месяц? Час? Год? Сколько?

Кай ничего не ответил, ещё и глаза отвёл в сторону.

― Что, прямо сейчас могу сдохнуть? ― ядовито уточнил Хань, но Кай вновь промолчал, не поддавшись на провокацию. ― Послушай...

― Если ты всё ещё хочешь рисовать, советую поспешить, ― перебил его Кай, сунул в руки полотенце и захлопнул дверь ванной, оставшись по другую сторону.

― Эй!

― Не имею ни малейшего желания обсуждать сроки твоей смерти, потому что предпочитаю тебя живого. Отстань и поторопись, ― донеслось из-за двери в ответ на возмущённый вопль Ханя.


Они уже довольно долго сидели напротив друг друга и в полной тишине водили по бумаге карандашами, время о времени обмениваясь быстрыми взглядами и оценивая копию и оригинал.

Хань закусил губу, чтобы спрятать улыбку. Он отметил, что Кай рисует плавно, аккуратно, но слишком сильно нажимает карандашом на бумагу. Сам Хань рисовал линиями определённой длины, тонкими, частыми, поэтому он и любил технику сфумато ― она идеально подходила ему игрой теней и света, неявной дымкой, туманной завесой. Хотя рисовать в такой манере Кая было трудно, ведь в нём сочетались исключительно резкие и чёткие линии, без двусмысленности и туманности. Техника сфумато чересчур смягчала облик Кая. До неузнаваемости. И Хань сердито шипел, растирал линии пальцами и начинал снова. Его карандаш легко скользил по бумаге, совсем не так, как у Кая. Он оставлял на белом только тонкие тёмные линии ― больше ничего. У Кая помимо линий оставались вмятины на бумаге.

Когда Хань в очередной раз взглянул на свою модель, обнаружил, что Кай закончил уже и просто смотрит на него немного задумчиво и мечтательно.

― Быстро...

― Мне портреты даются легче, ― пожал плечами Кай и легонько улыбнулся уголками губ. ― И тебя приятно рисовать ― ты красивый.

― Ты тоже, но, чёрт бы тебя... ― Хань стёр пальцем ещё одну неуместную линию.

Теперь Кай улыбался уже открыто и широко.

― Но во мне нет равновесия, ― договорил он за Ханя. И до Ханя дошло, где именно проблема в образе Кая. В том самом отсутствии равновесия. Хань упрямо пытался как-то добиться равновесия в своём наброске, даже добивался, но образ сразу же и совершенно закономерно переставал походить на Кая. И Хань начинал заново, искал ошибку, думал, что нашёл, переделывал и опять ошибался точно так же. Равновесия Кай умудрялся добиваться в своих движениях, пластике, походке, но в его внешности равновесия не было никогда.

― Хочешь сказать, это твой изъян?

― Если тебе это нравится, можешь думать именно так, ― развеселился Кай.

Хань подумал с минуту, поставил Каю диагноз «засранец» и вернулся к наброску. Он закончил через полчаса.

― Ну что? Обмен рисунками? ― Хань протянул свой Каю и ухватился за чужой.

― Да. Но только...

Хань не верил до последнего, что Кай это сделает. Ведь Кай сам обещал ему растянуть отпущенный срок настолько, насколько это будет возможно.

Ошибся.

Кай смял его губы уже знакомым поцелуем. Не обычным, а «тем самым», когда делал глоток его души. На Ханя обрушились удовольствие и слабость, смятение и восторг швыряли его как щепку по волнам в шторм. И было нечто новое ― его рука, которой он прикасался к рисунку Кая, замёрзла, как будто превратилась в кусок льда.

― Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня, ― слабый шёпот возле уха. Хань распахнул глаза и уставился на Кая. На призрак Кая, на почти прозрачный силуэт, едва различимый на фоне ярких красок реальности и медленно растворяющийся без следа. В воздухе над полом кружил лист, медленно опускавшийся на пол. Там улыбался Хань, написанный обычным карандашом на обычном листе бумаге, но с непередаваемой любовью, пропитавшей каждую карандашную линию.

Рисунок ― это всё, что осталось.

Сколько бы Хань ни крутил головой по сторонам, сколько бы ни звал, Кая он больше не видел и не чувствовал.

― Какой дурак...

Хань уже без особого удивления взглянул на гостя, вышагнувшего из зеркала. Тот подошёл к нему и властно протянул руку.

― Коробку, ― велел он.

Хань не сразу, но понял, что тот требует чёрную коробку-пенал с угольными карандашами. Машинально Хань нашарил её на низком столике и отдал странному типу. Тот открыл коробку, достал карандаши, коробку небрежно бросил себе под ноги, а карандаши сломал и сжал в ладони, потом просто сдул угольную пыль.

― Что это... значит? ― пробормотал Хань.

― Ничего. Просто забудь и живи дальше. Он выбрал за двоих, вот и всё.

Хань проводил гостя больным взглядом, потом опустился на колени и поднял пустую коробку, прижал к груди, прикоснулся к рисунку Кая, взял и его, всмотрелся в собственное лицо, перенесённое на бумагу. Черты медленно теряли чёткость и тонули во влажной дымке.

― Тебя... больше нет?

В студии висела мёртвая тишина, а тени в углах вели себя обычно и теперь не казались живыми.

«Он выбрал за двоих».

«Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня».

― Но разве ты увидишь?..

@темы: Luhan, Kai/Luhan, Kai, fanfiction

---

КайЛу - фанвидео х 2

[EntonE]

1.
Прямая ссылка

2.
Прямая ссылка

@темы: video, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

FMV х 3

[LeHasse]

KaiLu intimate moments - смотреть

KaiLu - MY IMMORTAL - смотреть

KaiLu - Angel and Woodman - смотреть

@темы: video, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

Фанфик. Взят с разрешения автора

[EntonE]

Название: Больше и не нужно
Автор:  Корейский Песец
Пейринг/Персонаж:
baseline!КайЛу ― Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань),
broken!ЛуМин ― Лухан/Сюмин (Ким Минсок),
broken!КайЁль ― Кай/Пак Чанёль,
бодрой рысью в антре ― Сухо (Ким Чунмён)
Рейтинг: tag!18+
Жанр: ballet!AU, романс-новелла
Размер: 16 200
Предупреждения: по заявке: балет!АУ, Хань впервые сталкивается с балетом, знакомство с труппой и «внутренней кухней». Немного о школах балета, пуантах и «премьерах». Мини (А вот хренушки! © Анон, сколько написалось, столько и притащено)
Размещение: запрещено
Авторские примечания: без стрельбы/мордобоя/хэнтая и прочих моих любимых фишечек *плачет* «В Багдаде всё спокойно» ― моральная готовность к эффекту не требуется, если вы не шиппер луминов и чанкаев, конечно.

БОЛЬШЕ И НЕ НУЖНО

― * ―

Антре

― * ―

Если бы Ханя спросили, как он умудрился, охотясь на сенсацию, оказаться на премьере «Вильгельма», он бы чёрта с два ответил. То есть, он ответил бы. Нецензурно и бессодержательно. Исключительно потому, что сам не мог до конца понять, как он попал в этот зал и почему уже несколько минут мнёт в руках ни в чём не повинное либретто.

― * ―

Если вернуться к началу, то начиналось всё вполне обыденно и прилично. В понедельник на утренней пятиминутке руководство рвало и метало, орало на тему лентяев и лодырей в редакции и требовало вот немедленно ― прямо сейчас ― вынуть из цилиндра или рукава, подобно фокуснику, убийственную сенсацию и «чтоб к концу недели вся страна вопила в восторге от субботнего выпуска». Разница между «прямо сейчас» и «субботний выпуск» никого не смущала.

Оперативный отдел субботнего уважаемого развлекательного издания ― диссонанс между «уважаемым» и «развлекательным» опять же никого не смущал ― засел в кабинете редактора. В оперативный отдел входили четыре журналиста, два фоторепортёра, один писатель, украшавший каждый субботний выпуск небольшим юмористическим или трагическим рассказом, инженер, мангака средней паршивости и «мастер на все руки», придумывавший всякую развлекательную мишуру. Ещё были рекламщики, но они предпочитали держаться особняком.

Хань пристроился на подоконнике и сосредоточенно набирал сообщение Минсоку, который зачем-то звонил во время пятиминутки. Хань ответить на звонок не смог, поэтому и писал пространное сообщение, пока коллеги из оперативного отдела занимались мозговым штурмом на тему сенсации.

― ...и вот, значит, тут землетрясение начинается и...

― Как же оно начнётся? И чем это ты землетрясение устроишь?

― Жертвы ещё...

Хань озадаченно вскинул брови, сообразив, что он упустил нечто важное. Какое ещё землетрясение? Тут в руке завибрировал телефон, сообщив о приёме ответного послания. Хань забыл о землетрясении и уткнулся в дисплей. Минсок собирался сегодня вечером встретиться в ресторане и поужинать. Хань хотел набрать ответ, но не успел.

― А что об этом думает наш самый удачливый охотник?

Удачливым в редакции считался именно Хань. Он вообще при желании мог похвастать своеобразной репутацией китайца, влюблённого в корейский язык. Пять лет в Корее во время учёбы и ещё пять ― после завершения обучения. Хань лучше самих корейцев знал древние высказывания и пословицы. И ему никогда не отказывали в интервью. Даже самые вредные звёзды и знаменитости ― никогда. Редактор приписывал удачливость и везение Ханя врождённому обаянию и китайской пронырливости.

― О чём? ― вскинув голову, спросил Хань. Он понятия не имел, что там уже принялись обсуждать коллеги.

― Видимо, у Ханя куча собственных сенсаций, поэтому он даже не считает нужным слушать обсуждение, ― недовольно высказался один из фоторепортёров.

― Вовсе нет. И я внимательно слушал.

Ни черта не слушал, но объяснять коллегам ситуацию со своей личной жизнью Ханю не улыбалось.

― Так как? Ты сможешь это провернуть?

― Я могу всё провернуть, если потребуется, ― несколько легкомысленно отозвался Хань.

― Отлично. Сегодня у тебя будет такая возможность. Жду статью от тебя в пятницу. Билет возьмёшь у секретаря.

Хань едва не сверзился с подоконника, огорошенный столь внезапными инструкциями. Потом незаметно подсел к писателю и потормошил его.

― Чунмён, о каком это билете редактор толковал?

― Ничуть не сомневался, что ты всё пропустил. Меньше бы в телефоне торчал. Речь шла о премьере «Вильгельма» сегодня вечером.

― Театральная постановка? Или мюзикл? ― опешил Хань.

― Нет. Опера-балет. Сейчас много болтают о тамошнем корифее. Или он солист, не знаю точно, как правильно. Я далёк от этого.

― Оперный тенор?

― Какой ещё тенор? Нет, речь о танцовщике балета. Говорят, что-то особенное. Критики называют его «Богом Танца». В общем, сходишь, поглядишь и напишешь статью либо о премьере, либо, если повезёт, возьмёшь интервью и напишешь об этом парне.

― А раньше написать было некому?

― Раньше он тут не светился. Он недавно только вернулся из Франции ― там и выступал года четыре, наверное. Признанная звезда в Европе, как минимум. Сегодня он впервые будет выступать на большой сцене в Корее. К слову, неделю назад он был в Пекине и наделал много шума парой выступлений. Вроде бы это были сольные отрывки из балета Аштона «Ромео и Джульетта» в джазовой обработке. Китаец у нас тут ты, стало быть, о балете ты должен знать больше всех нас вместе взятых. В Китае ведь балет намного популярнее. Нет? Да?

Хань тоскливо вздохнул, одарил Чунмёна проникновенным укоряющим взором, вернулся на подоконник и набрал сообщение Минсоку с извинениями и отрицательным ответом, объяснил, что сегодня поужинать вместе никак не выйдет ― редакция «Субботы» требует жертв, если и не кровавых, то всё равно где-то близко ― с точки зрения Ханя.

Может, оно и к лучшему. Минсок Ханя устраивал вполне, не говоря уж о том, что в двадцать восемь пора бы остепениться и обзавестись домом. Настоящим домом, где слово «дом» больше, чем просто слово. И поначалу всё казалось прекрасным, но постепенно... постепенно Хань стал понимать, что чаще сам себя обманывал, чем говорил правду. И он хотел, чтобы его согревали и обнимали, когда он возвращался домой после работы, чтобы его любили, чтобы он мог о ком-нибудь позаботиться, прижаться к кому-нибудь горячему и несдержанному, чтобы его всё время хотели, чтобы что-то случалось хоть иногда, что-то, выходящее за привычные и опостылевшие рамки, чтобы... Наверное, Хань хотел слишком многого, но всё равно получал прямо противоположное: Минсок заботился о нём, как наседка, предпочитал быть любимым сам, прижимался к Ханю и пытался согреться, о несдержанности и заикаться не стоило ― где несдержанность, а где Минсок, вечно спокойный и тихий. Никакой романтичной спонтанности в личной жизни и никаких ярких событий.

Хань не любил суматоху, но повседневные обыденность и размеренность его убивали ― хотя бы сейчас он начал это понимать. Когда-то он думал, что быть с тем, кто стоит на той же ступени, ― лучший вариант из возможных. Когда-то он думал, что его темперамент может удерживать отношения за двоих. Может, не вопрос, но именно удерживать на одной отметке, ровно, однообразно. И Хань в итоге позволил себе помечтать об отношениях с кем-то, кто был бы старше. Или младше. Первый вариант давал многое для души, второй ― для тела, а хотелось сразу всё. Но любой вариант, предположительно, приводил всё к тому же результату.

Наверное, такова сущность любых отношений: яркое начало, бурная завязка, успокоение и привычная ― тоскливая и бесцветная ― обыденность. А не лучше ли тогда отказаться от любых отношений?

Если уж начистоту, то Хань после знакомства с Минсоком испытал чувство облегчения, когда не потребовалось спорить о позициях в постели. Разумеется, речь не шла о консервативности, и Хань спокойно воспринимал любой расклад, просто сам до конца не мог понять, почему после знакомства с Минсоком остро возжелал получить главную роль в их отношениях. Причём Хань прекрасно знал, что пресловутая «главная роль» отнюдь не всегда является главной на деле, ― у него уже имелся опыт подобного плана.

Шло время, и Хань постепенно испытывал всё большее неудовлетворение от отношений с Минсоком и хотел уже совершенно иного. С другой стороны, Минсоку всегда удавалось гасить раздражение Ханя и придумывать что-то такое, что увеличивало запасы терпения Ханя и заставляло откладывать перемены. Не встряски и не яркие события, но нечто такое щемяще нежное и мягкое, тёплое, напоминавшее о начале. Наверняка тот ужин, что Минсок запланировал, тоже поспособствовал бы улучшению их отношений. Или нет, потому что Хань с трудом уже терпел.

В любом случае ― не судьба. Вместо ужина Ханю полагалось быть в ином месте.

― * ―

И вот, Хань уже несколько минут мял в руках ни в чём не повинное либретто, проклинал редактора и пытался сообразить, что он вообще знает о балете и опере. И что это за «Вильгельм» такой. Причём он до сих пор не додумался открыть и прочесть либретто, а ведь там содержался краткий пересказ всего, чему предстояло случиться на сцене. Либретто для того и составлялось, чтобы помочь зрителям разобраться в постановке.

Хань тосковал с начала постановки минут десять или двенадцать, глупо пялился на сцену, не понимал, что вообще происходит, и мечтал куда-нибудь сдёрнуть. А потом... потом он забыл об этом, когда увидел тот танец.

Нет, не так. Не танец, а Танец.

Причём впечатлил Ханя именно танец, само действо, ибо сидел он довольно далеко от сцены, не имел при себе театрального бинокля и не мог различить в деталях танцовщика. Но это и не требовалось. Хань не подозревал, что человеческое тело может быть настолько выразительным, однако движения и позы оказались столь же красноречивыми, как мимика или слова.

Во время короткого перерыва Хань подслушал беседу нескольких критиков в холле и выяснил, что того приметного танцовщика называют Каем, он очень талантлив и обладает редким сочетанием способностей. Во время беседы упоминали о распространённых недостатках танцовщиков. Например, безупречная, отточенная техника и прекрасная пластика, но полное отсутствие артистичности и выразительности. Или же ситуация могла быть обратной ― с минусом в технике. И Хань узнал, что у танцовщиков, не обладающих артистичностью, нет ни одного шанса попасть в солисты или, если речь о женщинах, в примы. Артистичность и выразительность ― обязательные условия для того, чтобы стать звездой.

Если вернуться к Каю, то как раз в его случае критики были поражены тонкой игрой и выразительностью. Более того, они выделяли в мастерстве Кая некий редкий сплав французской и русских школ, сыпали терминами, но Хань в этом ничего не понимал, поэтому уже подслушивал дальше «пнём с глазами». Коль говорить начистоту, то в балете Хань различал ровно три явления: балерина, трико и пуанты.

― Удивительно сильный актёрский темперамент, ― восторгался критик явно китайского происхождения. ― Особо следует отметить выразительность ладоней и мимику. Если вы обратили внимание...

― Да-да, он использует средства пантомимы, ― тут же согласился кто-то с китайцем.

― Говорят, после выступления в Пекине композитор Чжан планирует написать балет специально для Кая...

― Это пока лишь слухи, но они могут оказаться правдивыми. Особенно если руководитель балета сделает официальное заявление и сообщит, что Кай будет ведущим танцовщиком.

― Разве он сейчас не ведущий?

― Был ведущим в труппе «Гран Опера» во Франции. В Корее он пока выступает как один из солистов труппы.

― Как странно...

― Ходят слухи, что господин Ли считает Кая недостаточно техничным для того, чтобы быть ведущим танцовщиком. Хотя... характер у Кая... гм... Характер, в общем. Скорее всего, просто никак с господином Ли не найдут общий язык, но это дело времени. Кай талантлив, а господин Ли никогда не был глупцом.

Хань досидел до конца постановки, жадно впитывая в себя те эпизоды, где фигурировал Кай, и после выбрался в холл вместе с прочими зрителями, а там уже проходило нечто вроде небольшой пресс-конференции по поводу премьеры для телевизионщиков. И Хань впервые смог увидеть Кая не то чтобы близко, но довольно детально ― на большом мониторе.

Строгий костюм, удивительно смуглая кожа и волна откинутых со лба тёмных волос, тяжёлый пронзительный взгляд и резкие черты лица. Если на его танцы можно было смотреть вечно, упиваясь их красотой и выразительностью, то сам по себе Кай в остальное время казался, скорее уж, неприятным и отталкивающим, отстранённым и холодным. Более того, понаблюдав за неловкими порой движениями Кая во время короткого интервью, Хань даже поставил ему диагноз «зажатый», потому что вне сцены ничто в Кае не напоминало о свободе движений, грации, выразительности и изяществе. С трудом вообще верилось, что этот человек способен не то что потрясающе, а вообще хоть как-то танцевать.

Позднее Хань обратился к местному администратору с просьбой побеседовать с Каем и узнать, сможет ли тот дать интервью для субботнего издания. Администратор вскоре сообщила, что интервью Хань получит, но уже не сегодня. Зато он может прийти завтра или послезавтра на дневные занятия и репетиции, например. Хань записал адрес, забрал в гардеробе свою одежду и вышел на парадное крыльцо, на ходу пытаясь застегнуть куртку и повязать шарф. Он задержался возле колонн, а когда безразличным взглядом скользнул по ступеням и тротуару, замер на месте.

Кая он узнал сразу же, несмотря на спадавшую теперь на глаза длинную чёлку. Напротив Кая стоял взволнованный парень, чуть старше и чуть выше, хотя они оба отличались внушительным ростом. Этот парень что-то горячо говорил, размахивал руками и пытался время от времени натянуть шапку на забавно торчащие в стороны уши. Видимо, от холода у него замёрзли руки, поэтому Кай поймал его ладони, осторожно потёр и оплёл своими пальцами. Унявшись, взволнованный парень заговорил спокойнее, но даже не попытался спрятать счастье, которым его лицо светилось всё то время, что Кай согревал его руки собственными.

Хань видел, как они вместе сели в подъехавшее такси. И смотрел, как они обнимались, а, быть может, даже целовались ― с такого расстояния и с высокой позиции Ханя трудно было разобрать в точности. Хань проводил отъехавшее такси печальным взглядом и поднял воротник куртки повыше. У него тоже замёрзли руки, но согреть их было некому. И какого чёрта он так расстроился? Подумаешь, обнимались, грели руки или даже целовались. Его это не касалось ― у него свой парень есть.

Чёрт.

И что только Кай нашёл в том нескладном и ушастом парне? Подумаешь, ярко улыбается и счастьем светится. Не он один так умеет. А некоторые вот даже намного симпатичнее. Не лучше ли найти кого покрасивее? Хотя... это личное дело Кая всё-таки. Если его устраивает тот ушастый, то...

Хань сунул руки в карманы куртки и медленно стал спускаться по ступеням. Ему уже одинаково сильно хотелось и не хотелось брать у Кая интервью.

Хань замер перед дверью Минсока спустя полчаса и сглотнул. Вообще-то он домой собирался. К себе. Но ноги принесли его к Минсоку. Пришлось позвонить дважды, после чего дверь распахнулась.

― Хань?

― Я, наверное, сейчас уйду, ― честно признался Хань.

― Тебе не нужно уходить, ты вполне можешь переночевать здесь.

Он помотал головой и затянул шарф на шее потуже.

― Мне нужно кое-что. Если ты не сможешь мне это дать, я лучше пойду.

Минсок прекрасно его понял ― разговор об этом уже заходил, но в прошлый раз Минсок отказался. В этот раз ― схватил Ханя за руку и втащил в квартиру.

― * ―

Вариации

― * ―

Хань чистил зубы в ванной и внимательно изучал в зеркале собственное лицо. Пытался оценить своё состояние и эмоции после насыщенной ночи. С одной стороны, он давно уже не делал ничего подобного. С другой стороны, убедился в том, что действительно хотел этого, и ему этого не хватало.

Вроде всё хорошо. На первый взгляд.

Но ещё был Минсок. И Минсок явно не испытывал восторга от внезапной смены ролей и резко навалившейся ответственности. Он ни слова не сказал по поводу, ничем Ханя не упрекнул, но напряжение отчётливо ощущалось. Хань никогда не был дураком, наоборот, он всегда довольно точно чувствовал людей и чутко улавливал их настроения. И он знал наверняка, что Минсоку намного больше нравится получать, чем отдавать. Если бы Хань не хотел того же, всё было бы прекрасно. Но время многое меняло в людях. Будь Ханю и Минсоку по двадцать, всё могло бы сложиться иначе. Но они оба уже давно миновали тот горячий возраст, когда эксперименты воспринимались с бурной радостью.

Хань умылся, провёл кончиком пальца по подбородку, оценив гладкость матовой кожи, и выудил из кармана брюк карточку с адресом. Презентабельный квартал, хоть и не в центре. Если Хань правильно помнил, там как раз располагались частные дома, довольно большие и минимум в три-четыре этажа. Удобнее всего добираться на автобусе или на такси.

Вспомнилась подсмотренная накануне сцена. Интересно, на что похожи отношения Кая и того ушастого парня? И есть ли у них проблемы в личной жизни? Вряд ли, наверное. Если учесть, каким счастьем светилось лицо ушастого. Быть может, эти двое только начали встречаться, поэтому... поэтому сейчас у них самый яркий эпизод в жизни. Начало отношений ― это всегда сказочно прекрасно. По крайней мере, так было у Ханя.

Минсок варил кофе и одновременно смотрел любимые шоу по телевизору. Хань никогда не понимал этой увлечённости, но едва не облился кофе, когда увидел на мониторе того самого ушастого парня ― эти выдающиеся уши он не мог не узнать.

― Кто это?

― Что? ― Минсок с лёгким недоумением осмотрел Ханя. ― С каких пор ты заинтересовался ведущими? Это Пак Чанёль. Хотя, может, ты часто видел его лицо... Он очень популярный ведущий. В этом году даже ведёт раза в два больше шоу, чем в прошлом. Очень обаятельный чудак, болтушка та ещё, но приятный. Всегда улыбается. Его называют мастером хорошего настроения. Года два назад впервые появился на экране, вёл передачу о путешествиях по Европе.

В голове у Ханя щёлкнуло на последней фразе. Путешествия по Европе, два года. Франция и Кай. Могли ли эти двое познакомиться ещё тогда? Два корейца в чужой стране, почему бы и нет?

― Франция, Эйфелева башня... ― пробормотал он на автопилоте.

― Точно-точно! Ты видел это шоу? ― немедленно оживился Минсок, подтвердив тем самым предположение Ханя. ― Разные и всякие премьеры, опера там, вроде бы. Ещё он брал интервью у какого-то нашего артиста, выступавшего в Европе. Эффектный такой парень, молоденький, очень скромный, но уже с принципами ― я плохо помню детали. Но шоу было весёлое, да.

Ну вот, стало быть, эти двое знакомы уже два года. Когда же они начали встречаться? Ещё в Париже или только здесь? Но то, как Кай грел руки Чанёля... это было так интимно и красиво. Нет, началось у них всё ещё в Париже, это точно, а в Корее ― продолжилось. И Чанёль так светился счастьем наверняка потому, что радовался приезду Кая.

Хань помотал головой и вернулся к кофе. Так не пойдёт ― он слишком много думал о Кае и Чанёле. Пусть даже это профессиональная привычка журналиста ― копать глубоко, но не с таким же жадным интересом. Однако, если подумать, они смотрелись вместе колоритно: высокие, словно модели, оба не идеальные красавцы, но весьма эффектные и запоминающиеся, мужественные и контрастные. Один сиял счастьем и улыбками, много говорил, второй казался мрачным, как старинный замок с привидениями, отмалчивался и улыбался очень редко и немного смущённо.

Интригующе. И срубить сенсацию можно хотя бы оглаской их отношений. Если доказать, что они в самом деле встречаются и спят друг с другом, хотя могут и не спать, ведь далеко не все такие пары придают большое значение сексу. Конечно, подобная огласка вполне способна поставить крест как на карьере одного, так и на карьере другого. Будь Хань обычным среднестатистическим журналистом, он наплевал бы на всё ради сенсации. Но Хань был особенным ― точно таким же, как те двое. И он слишком хорошо знал, как трудно мириться с общественными устоями тем людям, что подобны ему. В Китае чуть проще, а в Корее всё совсем плохо. Это несправедливо, но мир вообще редко справедлив хоть к кому-нибудь. И если бы Хань сделал нечто подобное и выставил на всеобщее обозрение отношения, которые всеми осуждались, сам себя потом воспринимал бы как недостойного человека.

Нет уж, Хань предпочитал удовлетвориться сенсацией иного плана. Например, написать об успехах Кая в Европе ― это тоже немало. Быть может, во время беседы с Каем он найдёт ещё несколько интересных моментов, и тогда можно будет написать не одну статью, а серию. Редактор будет счастлив, как и руководство. Тем более, с этой недели начинались воскресные постановки, и вспыхнувший интерес к «Вильгельму» и Каю поспособствует росту продаж издания. Возможно, увеличат стандартный тираж, а это ― симпатичные премии сотрудникам. Главное, статьи должны отличаться от прочих, ведь не один Хань открыл охоту на Кая.

― * ―

Он не ошибся ― по нужному адресу отыскал пятиэтажный особняк. Здание относилось к жилым, но весь первый этаж, судя по вывеске у ворот, занимала школа. Внутрь его запустила консьерж строгого вида, она же и рассказала, что дом принадлежал ранее кому-то другому, но его выкупил господин Кай за несколько месяцев до своего возвращения в Корею. Однако жизнь артистов складывалась не только из одних выступлений на сцене, им также требовался постоянный доход, как и свежая кровь, поэтому они держали школу, где занятия вели талантливые танцовщики и существовало деление на начальную, среднюю и продвинутую группы. Это ― помимо обязательных репетиций для всех артистов как под руководством опытных мастеров, так и самостоятельно.

Хань выяснил, что Кай занимался танцами ― самое меньшее ― десять часов в день. Любопытно, как подобное можно выдержать? Невольно он спросил об этом вслух.

― Господин Кай ― трудоголик и перфекционист, ― махнула рукой консьерж. ― Он и пяти минут не в силах выдержать без движения. Видите вон ту лестницу? Она ведёт на верхние этажи, и я прошу вас туда не подниматься. Там жилые помещения, местами идёт ремонт. Только в случае личного приглашения господина Кая вы можете пройти туда вместе с ним. Это правило школы. Вы можете быть здесь хоть ежедневно и круглосуточно, но только на первом этаже, в школе.

Хань покивал и аккуратно повесил куртку на фигурную вешалку в просторной приёмной, после чего самостоятельно отправился исследовать школу. Нашёл удобную комнату для переодевания с душевой, небольшое помещение с парой автоматов, где можно было перекусить и выпить кофе или другие напитки, семь танцзалов с зеркальными стенами, два спортзала и библиотеку, заполненную книгами по теории и истории классического танца. Там даже тихонько сидели дети и что-то читали, увлечённо водя пальчиками по страницам и шевеля губами.

Хань обнаружил и запертые двери, за которые проникнуть не смог. Быть может, какие-то подсобки. Ну и чёрт с ними. Он пустился в обратный путь, вознамерившись отыскать Кая. В конце концов, он пришёл не просто поглазеть, а поговорить. И желательно, чтобы разговора хватило на полноценную и увлекательную статью.

Сунулся в первый попавшийся зал и столкнулся с дамой лет тридцати, отдававшей какие-то команды группе маленьких детей, выстроившихся у бара ― металлической палки, закреплённой у зеркальной стены. Бар, станок, палка ― приспособление называли по-разному, Хань успел утром вычитать в сети.

― Господин Кай? Он недавно спустился. Загляните в малый класс, это рядом с комнатой отдыха. ― Дама указала направление по коридору. ― Коричневая дверь и коричневый класс. Кажется, он там пока один.

Хань поблагодарил даму и отправился к коричневой двери, отметив по ходу движения, что двери в классы и впрямь разных цветов, а малыши занимались, очевидно, в жёлтом классе.

Он толкнул коричневую дверь и зашёл в пустое помещение, казавшееся большим и светлым из-за зеркальных стен. В левом углу грудой высились свёрнутые маты, стоял стул, и вела в небольшую комнатушку зеркальная дверца, что прямо сейчас была приоткрыта. Кай обнаружился справа от входа. Он сидел на полу и разминал пальцами босые ступни. Хань отметил свободные брюки и просторную кофту с широким вырезом ― и то, и другое тёмного цвета, мешковатое, скрадывавшее очертания фигуры.

Кай посмотрел на него и чуть мотнул головой, чтобы отбросить с глаз длинную чёлку. Хань отвесил поклон и протянул визитку, одновременно поприветствовав Кая и представившись. Кай поднялся с пола и аккуратно взял кусочек картона, постаравшись не соприкоснуться пальцами с Ханем. Хань невольно чуть улыбнулся проявленной заботе ― Кай только что трогал руками свои ноги и явно учёл возможную брезгливость гостя.

― Лу Хань? ― переспросил он почти без акцента, свойственного корейцам. Вероятно, на его произношении сказалась привычка к французскому языку: всё-таки четыре года в Европе ― это немало.

― Да, правильно, ― подтвердил Хань, внимательно разглядывая чуть склонённую голову, пока Кай изучал информацию, изложенную в визитке. ― Если это возможно, я хотел бы побеседовать с вами о вас и о балете, быть может, посмотреть на ваши занятия. Наше издание планирует разместить статью на эту тему в следующем выпуске. Возможно, не одну. Полагаю, нашим читателям это будет интересно.

― Вряд ли я вас заинтересую, но, пожалуй, о балете рассказать смогу, ― отвлёкшись от визитки, ответил Кай и улыбнулся Ханю. У Ханя немедленно вылетело из головы всё то, что он собирался сказать. Он понятия не имел, что Кай умеет улыбаться вот так ― открыто и солнечно. Подобная улыбка на смуглом лице с резкими и довольно мрачными чертами выглядела, как минимум, подлинным чудом, она меняла облик Кая до неузнаваемости: смягчала тяжёлый пронзительный взгляд, скрадывала дерзкую и агрессивную форму подбородка, создавала милые ямочки на щеках и сглаживала хищную горбинку на носу. Если в обычном серьёзном состоянии Кай обладал мрачным очарованием старинного замка с привидениями, то открыто улыбающийся Кай сиял необъяснимой искренностью, даже добротой. Словно два совершенно разных человека.

― Честно говоря, ― неуверенно забормотал немного оклемавшийся Хань, ― я мало знаю о балете. Хотя, наверное, так скажут многие. Поэтому заранее молю вас о снисхождении ― простите моё невежество. Впрочем, чем проще вы будете рассказывать, тем лучше, ― больше читателей смогут проникнуться рассказом.

― Наверное, ― вновь улыбнулся Кай, но уже с долей грусти. ― И что же вы думаете о балете?

Хань думал не о балете, а о своём вчерашнем диагнозе. О зажатости. Прямо сейчас Кай не производил такого впечатления. Едва заметная стеснительность, да, это было, но не зажатость. Хань предположил, что дело в публике. На сцене во время танца ни о какой зажатости речь не шла ― Кай безупречно владел своим телом и демонстрировал как потрясающее мастерство, так и выдающийся артистизм. Во время выступления перед камерами и толпой людей он демонстрировал выдающиеся неловкость и зажатость. Наедине с собеседником он явно чувствовал себя намного комфортнее, пусть и не так, как на сцене во время танца.

Хань сделал пометку в голове ― Каю явно больше по душе одиночество, и он будет менее замкнут именно при беседах тет-а-тет. Машинально Хань выработал собственную стратегию и решил, что придёт в школу ещё не раз. Именно в школу. Во время постановок и официальных интервью беседовать с Каем не стоило ― бессмысленно, потому что Кай будет предельно замкнут и холоден.

― Что я думаю о балете? Ну... ― Хань огляделся и неловко потрогал станок-бар у зеркал. ― Знаете, на первый взгляд всё выглядит очень простым и естественным. То есть, когда я смотрел вот буквально вчера постановку, все на сцене двигались так легко и непринуждённо, движения тоже несложные, но очень красивые. Даже не знаю, как лучше объяснить... Лёгкость?

Хань взглянул на Кая и отметил пляску лукавых искорок в тёмных глазах.

― Хотите попробовать простоту и естественность сами, господин Лу?

― Что?

― Просто попробовать и сравнить своё первое впечатление с личным опытом? ― Кай сунул руки в карманы брюк и улыбнулся немного насмешливо. Это смахивало на вызов, и Хань решил принять его. Было дело, он увлекался танцами и считался весьма неплохим танцором, хотя те виды танцев, которым он отдавал предпочтение, не имели с балетом ничего общего.

― Ну давайте. Есть какие-нибудь основы?

― Конечно. Например, позиции. Для ног и рук. От их выработанности и правильности зависит то, как вы выполните любые па. Можно начать с самого элементарного ― первой позиции. В первой позиции вам нужно расположить ступни так, чтобы они соприкасались пятками и были развёрнуты носками наружу. Получится прямая линия на полу. Как положение ваших плеч. Попробуете? ― Лукавые искорки в глазах Кая танцевали уже зажигательный рок-н-ролл, наводя на мысль о нехилом подвохе.

Хань вздохнул, хотел попробовать изобразить нечто подобное, спохватился, снял пиджак, бросил на стул и торопливо стянул тёплые ботинки. Переступив ногами по полу, он честно соединил пятки вместе и попробовал развернуть ступни носками наружу до образования прямой линии. Пол стремительно полетел ему в лицо. Или лицо ― к полу. В следующий миг Хань осознал, что демонстрирует всем желающим вместо первой позиции явно какую-то другую ― на полу и на четвереньках.

― Это третья позиция? ― сердито пробормотал он себе под нос.

― Боюсь, что нет. Такую позицию в балете точно не изучают, ― прозвучал над головой весёлый низкий голос Кая. ― Попробуете ещё раз? Если хотите, можете воспользоваться палкой и держаться за неё. Вдруг получится лучше?

Хань стиснул зубы, различив ироничные нотки, которые Кай даже не попытался хоть чем-нибудь замаскировать.

― Это из-за моих слов, что на первый взгляд всё выглядит просто? Если что, я не хотел никого обидеть, но то, как вы танцуете, и впрямь кажется простым. Хотя бы для вас.

― Я это прекрасно понял, господин Лу. И я вовсе не издеваюсь над вами, просто хочу, чтобы вы не смотрели, а пробовали сами. Для чистоты восприятия. Но вы выглядите чертовски забавно в своей решимости, и я ничего не могу поделать ― мне весело.

Хань выпрямился и окинул Кая внимательным взглядом. Тому в самом деле было весело настолько, что он напоминал проказливого мальчишку-сорванца.

― Ладно... ― Хань ухватился за палку у зеркал, сосредоточенно сдвинул пятки, медленно развернул носки и вздохнул. Либо прямая линия ни черта не получалась, либо получалась, но Хань тут же терял равновесие и неуклюже заваливался то вперёд, то назад, то вовсе в сторону. От падения его удерживала лишь собственная рука, цеплявшаяся за палку. ― Может, вы хотя бы раз покажете, как это должно быть в идеале?

― Разумеется.

Кай без усилий практически «перетёк» в нужное положение, как капля ртути. Прямая линия из ступней на полу, гордо развёрнутые плечи, величественная осанка, плавные изгибы рук и странная необъяснимая выразительность всего тела. Кай просто стоял в так называемой первой позиции и выглядел... потрясающе. Причём он явно не собирался терять равновесие даже без опоры в виде палки.

― Как вы... Как? В чём секрет? ― усевшись на полу со скрещенными ногами, вопросил озадаченный Хань. Невольно он потёр колено и бедро в верхней части ― мышцы ныли после попыток встать в проклятую первую позицию.

Кай легко сдвинул ногу и одним немыслимо изящным движением сел на пол напротив Ханя, мягко улыбнулся, вновь очаровав тёплой улыбкой, и перешёл к объяснениям:

― Вы когда-нибудь слышали о таком понятии как «выворотность»? Это базовое понятие в классическом танце, хотя, если честно, оно имело отношение, прежде всего, к искусству фехтования, впрочем, фехтование и балет имеют много общего, могу вам потом рассказать подробнее, а пока вернёмся всё-таки к выворотности. Это ключевая способность танцовщика свободно разворачивать ноги от бедра до кончиков пальцев. Есть люди, которые от рождения обладают такой способностью. Другим приходится учиться этому долго и упорно. Но если человек этому не научится, то... Выворотность ― это ключ, необходимость. Именно она даёт телу выразительность и способность выполнять движения просто, легко, естественно и красиво, как вы отметили. Нельзя заниматься классическим танцем, если вы не обрели сначала выворотность. И даже первая позиция, которая создала вам столько трудностей, базируется именно на выворотности.

― Сегодня я узнал о балете четвёртую вещь, ― подытожил Хань с весёлым смешком.

― Какие же знали до этого?

― Вы будете смеяться надо мной и презирать меня, если я вам скажу об этом.

― Даю слово, что не буду ни смеяться, ни презирать, ― пообещал явно заинтригованный Кай.

― Ну... я знал в балете слова балерина, трико и пуанты. Теперь вот буду знать выворотность.

― Не так уж плохо, ― пожал плечами Кай. ― И что вам кажется самым увлекательным из знакомых вам в балете вещей?

― Наверное... пуанты? Вы же умеете?

Ответом Ханю стал громкий смех. Вслед за этим скрипнула дверь, и в класс зашла миловидная девушка в расстёгнутом плаще.

― У вас тут весело, как я вижу. Что тебя так насмешило, Чонин?

― Суро, господин Лу из редакции еженедельника «Суббота» жаждет кое-что увидеть в моём исполнении, ― продолжая смеяться, с трудом сообщил Кай, пока Хань ставил в уме новую галочку и писал в скобочках, что настоящее имя Кая ― Чонин.

― О, «Суббота»! Я всегда покупаю ваш журнал ― он очень милый, ― ярко улыбнулась девушка. ― А что вы хотите увидеть в исполнении Чонина? Это нечто особенное?

― Спасибо, ― непонимающе отозвался на комплимент в адрес журнала Хань и замялся. ― Я говорил о тех штуках... с ленточками... Пуанты. Танец на пуантах.

Суро звонко расхохоталась.

― Вы хотите увидеть танец на пуантах? Вы хотите этого от Чонина? Вы с ума сошли! Танец на пуантах ― это один из основных технических элементов женского классического танца. Женского! Если вы в силах себе представить поддержку, стоя на кончиках пальцев, то я завидую силе вашего воображения, господин Лу. Бедный Чонин! ― Суро опустилась на колени рядом с Каем и обхватила его за плечи по-матерински, заодно погладив по голове. ― Шутки шутками, но вообще это распространённое заблуждение, не тушуйтесь так, господин Лу.

Суро отпустила Кая и протянула Ханю ладошку на европейский манер.

― Ким Суро, балерина. Если вы очень сильно хотите увидеть танец на пуантах, потерпите немного. Я переоденусь, разогреюсь и станцую для вас. Мне всё равно нужно кое-что отрепетировать. Да и Чонин посмотрит, вдруг посоветует что дельное. Подождёте? Я быстро!

И Суро умчалась в маленькую комнатку, плотно прикрыв за собой зеркальную дверь.

― Это Ким Суро. Прима-балерина, ― тихо пояснил Кай, кивнув в сторону комнатки. ― Вам повезло ― первым увидите её репетицию.

― М-м... ― Хань покосился на Кая. ― Простите, но... Чонин?

― Ким Чонин, ― коротко кивнул тот и неохотно продолжил: ― Это моё настоящее имя, но я не использую его на сцене и возле. Кай ― сценический псевдоним. Его достаточно. Настоящим именем пользуются... близкие. Буду вам признателен, господин Лу, если вы не станете использовать в вашей статье моё имя. Мне бы этого не хотелось.

Проблема. Ханю понравилось имя Кая, настоящее имя. Но ему только что предельно ясно дали понять, что называть Кая по имени позволено не всем. И Хань совершенно точно пока не относился к узкому кругу «близких». Для него Ким Чонин оставался Каем. Словно дистанция в вытянутую руку. Можно подойти близко, но нельзя коснуться. Невидимая, но осязаемая граница, которую нельзя преодолеть.

Суро переоделась и разогрелась действительно быстро, после чего Хань внимательно изучал сами пуанты, даже трогал и вертел в руках, смотрел, как Суро надевала их, и как Кай помогал ей, а затем они наслаждались немыслимо грациозным и изысканным танцем Суро на пуантах под негромкие переливы фортепиано, лившиеся из динамиков под потолком.

Ким Суро не отличалась ни высоким ростом, ни выдающейся фигурой. Она, скорее, казалась маленькой и невзрачной в обычной одежде, но в обтягивающих брючках и футболке поражала тренированным телом и непередаваемой пластикой. На пуантах же её пластика и выразительность выходили за обычные пределы и достигали какой-то сказочной отточенности.

― Потрясающе! ― подытожил Хань, когда Суро закончила танец, и от души зааплодировал.

С немного смущённой улыбкой Суро поклонилась и убежала на занятия с группой. Хань остался и хвостом последовал за Каем на занятия для продвинутой группы. Он мало что понимал в том, что происходило вокруг и, наверное, был несколько рассеянным. После занятия Хань осмелился тронуть Кая за плечо и пригласить в ближайшее кафе на лёгкий перекус. Под предлогом короткой беседы о самом Кае. Чтобы их ничто не отвлекало.

― * ―

Кай не горел желанием тратить время на кафе ― это бросалось в глаза, но всё же он ответил согласием. Накинув куртки, они прошлись по улице, присмотрели уютную кофейню и облюбовали угловой столик у окна. Хань заказал себе кофе и пару пирожных, Кай остановился на горячем шоколаде и фруктовом салате.

― Диета?

Кай покачал головой.

― Мне не нужно. Обычно я плотно завтракаю, поэтому в остальное время ем часто, но понемногу.

― Да, мне говорили, что вы мало на что отвлекаетесь и много занимаетесь. Не устаёте?

― Это приятная усталость. Как всегда, если вы занимаетесь чем-нибудь, что вам нравится.

― Расскажите о себе, пожалуйста, ― попросил Хань, когда принесли их заказ.

― Я не мастер рассказывать. ― Кай пожал плечами и помешал ложкой фруктовый салат в стеклянной вычурной вазочке. ― Просто спрашивайте о том, что вас интересует. Мне проще отвечать на вопросы.

― А если мои вопросы вдруг покажутся вам нетактичными? ― Хань постарался заранее подстелить себе соломки, чтобы падать было мягче.

― Я скажу вам об этом, ― хмыкнул Кай, спрятав глаза за длинной чёлкой.

― Значит, вы довольно прямолинейны?

― Мне гораздо чаще говорили, что я прямой, как танк. И это далеко не всегда достоинство. По крайней мере, это раздражает людей куда чаще, чем приходится им по вкусу.

― По-моему, это хорошая черта, ― тихо возразил Хань, повернув чашку с кофе ручкой к себе.

― Как вам угодно, так и считайте.

Хань кивнул, поставив в уме новую галочку ― Кай решителен и прям, и предпочитает расставлять точки над i сразу, при этом он всё равно замкнут и скрытен, потому что «тактика ответов на вопросы» при рассказе о себе свойственна именно скрытным людям ― легко избегать ловушек, фильтровать сведенья и скрывать то, что хочется скрыть. Но Хань был опытным журналистом, поэтому не собирался следовать стандартным процедурам и вопросам. Он мог удивить Кая и не собирался упускать такую возможность. К тому же, ему полагалось написать интересную статью, а Хань любил писать именно интересные и запоминающиеся статьи.

― Вы родились в Корее? В Сеуле?

― Да. Нет.

Ну вот, пожалуйста. Наглядный пример, подтверждавший правильность рассуждений Ханя о Кае. Предельная лаконичность и никакой развёрнутости.

― Откуда же вы, господин Кай? ― сосредоточившись на размешивании кофе, осторожно уточнил Хань. Он терпеливо пережил довольно долгую паузу.

― Южная Чолла, Сунчхон. Не думаю, что вам это что-то говорит.

― Почему? Юг страны, море... Помнится, во время Имчжинской войны именно в Сунчхоне был окружён генерал Кониши Юкинаги после смерти Тоётоми Хидэёши. Я там не был, но кое-что слышал. В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом там, как и в Кванчжу, проходили акции протеста, кажется.

Хань вскинул голову и встретил немного задумчивый взгляд Кая. Что ж, хотя бы один балл в свою пользу от Кая он только что заработал.

― А в Сеул вы приехали, чтобы поступить в школу искусств?

Короткий кивок ― и Кай вернулся к салату.

― Когда же вы заинтересовались балетом?

― Ещё в школе. В Сунчхоне. В Сеуле я занимался не только балетом, но балетом я занимался всегда ― одновременно с другими танцевальными направлениями. Балет не зря называют классическим танцем, потому что он даёт самую лучшую базу для любых танцевальных направлений. И даже не совсем танцевальных.

― Что вы имеете в виду?

― Актёрское фехтование. Например. ― Кай тонко улыбнулся.

― Закончили вы школу искусств в девятнадцать, правильно? И сразу же уехали в Европу?

― Поездка была спланирована заранее. Я занимался немного в Италии, во Франции. И провёл более полугода в Копенгагене. В следующем году я начал выступать на сцене. Но не часто. Это было довольно тяжело, поскольку обучение продолжалось одновременно с выступлениями. И я многого не знал и не умел. Только с двадцати двух лет я стал выступать более... насыщенно. И именно тогда меня выделили как солиста, позволив исполнять значительные роли или главные. В течение последнего года я исполнял только главные мужские роли. Но этого мало. Некоторые критики считают, что мне всё ещё недостаёт техничности.

― Зато они считают, что ваши актёрское мастерство и выразительность бесподобны.

Кай тихо поблагодарил за комплимент после очередной паузы.

― Но вас всё равно беспокоит мнение о вашей техничности?

― Немного. Я знаю, что артистизм и выразительность ценятся намного выше, чем безупречная техничность, но идеал в балансе.

― А почему предпочтение отдают артистизму, а не техничности?

― Потому что прекрасная техничность без артистизма ничего не даёт именно в балете. Техничность без умения отыгрывать образ ― это всего лишь спорт. Зритель даже не впечатлится программой танцовщика-техника, потому что в ней не будет ничего, кроме движения. Никакой игры, никаких эмоций. Одни... скажем так, трюки. И всё. Прекрасный техник без артистичности никогда не станет полноценным солистом. Даже как мастер и наставник такой техник стоит немногого, потому что он может научить лишь работе мышц и азам движения, но не танцу в полном смысле слова. Танец... ― Кай оставил ложку в вазочке и сделал глоток горячего шоколада. ― Танец ― это не просто голое движение. Танец ― это осмысленное движение. Как движение и игра вместе. Танец ― это язык движения. В нём есть даже слова и фразы, просто они строятся из движений и жестов, из эмоций. И любой танец ― это история, рассказ или поэма. Только от исполнителя зависит, насколько интересной и прекрасной будет эта история. Или поэма. Тут как с песнями или стихами. Если вы прочтёте стихи с безупречной дикцией, но без выражения, они никого не впечатлят, это будет просто звуковой шум, сотрясение воздуха, но если вы обыграете их голосом и чувствами, они тронут слушателей до глубины души, даже если у вас будут небольшие недостатки в дикции или произношении ― эмоции смогут это сгладить. Теперь понимаете? Высокая техничность тоже нужна, но артистичность нужна ещё больше, потому что без неё высокая техничность ― ничто, мусор, бесполезная трата времени. Кому нужен танец, который доставляет удовольствие лишь самому исполнителю в глубине души и никому больше?

Хань зачарованно смотрел на Кая всё время, пока тот говорил. Он вновь изменился до неузнаваемости, будто согретый музыкой и танцем. Он говорил о том, что искренне любил ― в этом не возникало сомнений. Он говорил о собственной одержимости и смысле своей жизни. И Хань мог поклясться, что видит перед собой самого красивого человека в мире, потому что именно в эти минуты Кай выглядел так, словно танцевал на сцене. И пока он танцевал, он сиял неоспоримой красотой.

― Я впервые слышу такие слова о танце, ― негромко признался Хань, придя в себя. ― И так действительно многое кажется более доступным для понимания. Вы всегда любили танцевать?

― Наверное. Я не задумывался об этом.

― Вы упомянули Копенгаген, когда говорили о своём обучении в Европе. Я говорил, что мало знаю о балете, но даже я в курсе, что русская, французская и итальянская школы ценятся высоко. Однако... Дания? Зачем вы провели в Дании более полугода? Разве балет в Дании способен вам что-то дать? Технику?

Искреннее недоумение Ханя вновь позабавило Кая и зажгло в его глазах озорные искорки.

― Датская школа классического танца не слишком сильна. В отношении женского танца. Зато датская школа известна именами Августа и Антуана Бурнонвилей. Бурнонвили и датская школа ― это практически синонимы пантомимы. Пантомима ― особенность датского балета. Пантомима в Дании не только сочетается с танцем, но иногда даже может преобладать. Помимо пантомимы «стиль Бурнонвиля» отдавал предпочтение мужскому танцу. В датских балетах женские роли были второстепенными, поэтому, например, эта школа никогда не блистала пальцевой техникой. Но датская школа до сих пор остаётся сильнейшей в подготовке именно мужчин-танцовщиков, поэтому я и стремился попасть туда.

― Вот и ответ на вопрос, откуда у вас эта склонность к пантомиме. Я заметил во время интервью. Вы иногда отвечали сначала жестами и мимикой, а только потом словами. По-моему, вам вообще проще говорить языком тела.

Кай оставил слова Ханя без ответа и сосредоточился на салате. Чёрта с два поймёшь, то ли ему не нравятся наблюдения Ханя, то ли он просто не знает, что тут можно сказать, то ли не хочет ничего говорить.

― Можно спросить вас... Быть может, это и нетактично, но всё же... Помимо танцев, на что ещё вы охотно тратите своё время?

― Музыка, книги, занятия по вокалу, море... На многое. Об этом я тоже не задумывался. Люблю собак, но после Европы у меня слишком плотное расписание, чтобы я мог себе позволить вновь завести питомца. Держать же собаку только для того, чтобы её выгуливал кто-то другой, и потом она не узнавала меня... Мне не хочется. Позже, быть может. Когда у меня будет больше времени. Если.

― А как балет влияет на вашу личную жизнь? Если не секрет, конечно. В Европе, насколько я знаю, вас не раз включали в рейтинг самых красивых и сексуальных звёзд. ― Хань нагло импровизировал, но не смог удержаться. Ему действительно было интересно, что Кай ответит, а рейтинги точно имели место ― Хань неплохо знал «кухню» европейской журналистики и их приёмы.

― Это было в Европе. Не здесь. Другие ценности. Меня в большей степени считали, пожалуй, галантным. Впрочем, под этим подразумевали отнюдь не то, о чём вы, скорее всего, думаете. Под этим подразумевали мою склонность к флирту и… яркую сексуальность в рамках сцены.

― Любите флиртовать с дамами и играть? ― располагающе улыбнулся Хань, чтобы подтолкнуть Кая к чуть большей откровенности.

― Скорее да, чем нет.

― Тогда я просто не могу не спросить. Были ли вы влюблены?

― Как и каждый, наверное. Был. Но она была слишком хороша для меня. ― Немного грусти, но ни капли сожаления.

― Это как-то связано с балетом?

― Немного. Но она не была причиной моей увлечённости. Или же была просто одной из множества причин.

― А сейчас как с этим обстоят дела? Вы задумывались о собственной семье?

― Нет. Я недавно вернулся в Корею и сразу подписал контракт. Условия контракта не дают мне права сосредоточиться на чём-то другом, кроме карьеры. Только после истечения срока контракта. Меня это устраивает. На данный момент. Но всё может измениться.

― Почему? ― забеспокоился Хань, забыв о кофе и сластях.

― В танцах у людей нет никаких иных инструментов. Только собственное тело. А травмы ― это не редкость. Если повредить инструмент, заменить его будет нечем. Риск получить травму остаётся всегда. После ― можно преподавать, но не выступать. Конечно, травмы бывают разные. Некоторые позволяют продолжать работу на сцене, некоторые ― нет.

― У вас уже были травмы?

― Были. Первого вида. Это обычно связано со спиной. Иногда это сказывается на выступлениях, но при должном подходе не критично. В крайнем случае, всегда можно прибегнуть к помощи медиков и обезболивающим препаратам. Но, скажем, травма ноги уже будет иметь иные последствия. Например, перелом лодыжки, проблемы с коленом или другими суставами ног. Даже растяжения мышц на ногах могут привести к необратимым последствиям. Танцовщики, как правило, стараются беречь ноги и использовать их на все сто только во время танца. Бывают и такие люди, что после подобных травм продолжают выступать, но это как больно, так и опасно, потому что малейшая оплошность или случайность могут привести к печальному результату в виде инвалидной коляски ― уже безвозвратно и навсегда.

― Ужасно, ― пробормотал Хань, вспомнив о кофе.

― Да, но случается. Танцевальная медицина появилась не так давно, но даже ей не под силу творить чудеса и исправлять роковые случайности. Или не случайности.

― Могу я завтра вновь навестить вас и познакомиться с тем, как обычно проходят занятия для учеников? Интересно посмотреть, что вообще принято делать и как, и для чего.

― Конечно. Если вам это интересно. Вы даже можете попробовать, правда, с начальной группой. Разумеется, если вам не будет неловко торчать среди детей. ― Мягкая насмешка и та самая открытая улыбка, что произвела на Ханя неизгладимое впечатление.

― Не будет. Если вести занятие будете вы. ― Капелька флирта. Кай ведь сам сказал, что любит флиртовать. Правда, он сказал, что любит флиртовать с женщинами, о мужчинах он такого не говорил, но мало ли. И любопытно, какие же у него всё-таки отношения с Чанёлем? В свете упомянутой травмы спины. Если речь шла о пояснице, то это становилось серьёзным препятствием, например, для секса в рецептивной позиции.

Хань потягивал кофе, ждал реакции Кая и изучал его взглядом, отмечая по очередному кругу всякие мелкие детали. Например, гиперподвижность, выражавшуюся даже в сгибании и разгибании пальцев на руках. Кай не умел быть статичным и постоянно менял положение ― даже когда сидел. Пусть это были не всегда полноценные движения, а лишь намёки, но и этого более чем достаточно, чтобы заметить его тягу к импульсам, реакции на звуки или тактильные впечатления.

Перед Ханем сидел сгусток чистой энергии, для которого остановка всё равно что маленькая смерть. Плохо верилось, что Кай способен покорно лежать и ждать прикосновений и ласк или послушно принимать их, позволяя кому-то управлять движениями вместо себя. Плохо верилось, что кто-то другой в состоянии уловить и изучить ритм тела Кая. А если этого не сделать, то доставить ему удовольствие не выйдет. Просто ничего не получится. Хань прекрасно знал это по собственному опыту. И он не представлял, насколько сильно и самоотверженно надо любить, чтобы позволять всё больше ломать своё тело и терпеть постоянную боль от травмы и, как следствие всё той же травмы, неприятные ощущения от близости.

А ведь Кай совершенно не походил на мазохиста и слишком сильно любил танцевать. И это он согревал Чанёля в тот вечер, а не наоборот. Значит ли это, что в их отношениях любил Кай, а Чанёль оставался любимым? Очень может быть. Чем больше Хань смотрел на Кая, чем внимательнее наблюдал, тем больше замечал и узнавал.

Даже их беседа наводила на соответствующие мысли. Кай легко отдал инициативу Ханю, но жёстко ставил границы, выходить за которые не позволялось.

― Ради вас. Я люблю говорить о балете, ― соизволил ответить на флирт Ханя Кай. В нужном ключе. ― Но я слишком строгий наставник. Уверены, что не пожалеете?

Хань привычно поставил галочку в уме ― Кай предпочитал вести и недвусмысленно это только что продемонстрировал.

― Вы лучший, я видел это. Не пожалею. Скажите, а что о вас думают друзья? Скажем, если бы они захотели охарактеризовать вас одним словом и как танцовщика, и как человека... Какое это было бы слово?

Кай всерьёз задумался. Немедленно пальцы заскользили по ручке чашки, по ложке, по поверхности стола, тронули салфетку. О вращающихся почти непрерывно ступнях Хань даже не вспоминал уже и не фиксировал лёгкие повороты и наклоны как головы, так и корпуса, едва заметные «волны» от плеч до бёдер и от бёдер до лодыжек. Игру мышц скрывала просторная одежда, но Хань всё равно улавливал её отголоски так или иначе. Кай сидел напротив, пил горячий шоколад, неторопливо ел фруктовый салат и вёл беседу, но продолжал танцевать при этом. Если не акцентировать на этом внимание, не сразу и заметишь, но Хань акцентировал и видел это чётко и ясно.

«Человек, влюблённый в танец». Да, именно так. И именно так будет называться статья Ханя.

― Наверное... ― Кай задумчиво прикоснулся пальцем к собственной нижней губе ― жест немного наивный, очень детский и ― в то же время ― мягко-эротичный. Хань ни разу в жизни не видел ничего подобного. Кай не соблазнял, он размышлял, но делал это так, что хотелось соблазниться. Этот жест не напоминал об огне и страсти, он напоминал о тепле и нежности, но безумно остро. Хань отпустил на волю собственное воображение и позволил взгляду изучить полную нижнюю губу Кая и прикасавшийся к ней кончик пальца. Если бы он мог, то осторожно сжал бы губу Кая собственными губами, вовлекая в медленный томный поцелуй со вкусом кофе и шоколада. Нежный и чувственный поцелуй, без натиска и пыла, но бесконечно долгий и заставляющий забыть о реальности.

Хань спохватился и переключился на тарелку со сластями, стараясь не глазеть на трогавшего пальцем губу Кая. Этот человек в самом деле умел двигаться и выражать движениями уйму всего такого, что могло свести с ума людей вокруг.

― Наверное, это было бы слово «сентиментальность».

От неожиданности Хань поперхнулся и закашлялся, после сипло уточнил:

― Что?

― Сентиментальность. Мне часто говорили об этом. Кажется, так считают все мои близкие. Они считают меня очень сентиментальным.

― Вы не кажетесь мне таким уж чувствительным, ― честно признался Хань, не заметивший в Кае ни грамма той самой чувствительности или нежности. ― У вас вообще много близких?

― Нет. Скорее, мало.

― И сентиментальным вас считают только они?

― Пожалуй. На что вы намекаете?

― На то, что вы замкнуты сами по себе. Вероятно, с вами не так уж просто наладить отношения. А поскольку близких у вас немного, вы ими дорожите. И только поэтому им кажется, что вы сентиментальны. Они путают ваши расположение к ним, искреннюю заботу и теплоту с чувствительностью. Я так думаю. Простите, просто совершенно не ощущаю вашей сентиментальности за всё время нашего общения. Либо вы и ваши близкие как-то иначе понимаете это слово.

Хань мог бы добавить ещё и соображения, и наблюдения по поводу контроля Каем их беседы, но счёл это лишним. Подобная жёсткость паршиво сочеталась с сентиментальностью. Нет, Хань ни за что не назвал бы Кая сентиментальным. Привязчивым ― возможно, да и то... Кай далеко не ко всем привязывался, лишь к избранным, судя по всему. В конце концов, Кай даже не позволил Ханю называть его настоящим именем. Чонин... Это имя так и просилось на язык, и Ханю приходилось напоминать себе, что он Чонина не знает. Ему дозволено пока узнать лишь Кая.

Удивительный. Влюблённый в танец. Далёкий. И у него уже есть тот, чьи руки он готов всегда согреть собственным теплом. Грустно, но красиво.

― Вы скучаете по родным местам?

― Иногда. Много солнца и много моря. Но когда я танцую, не остаётся ничего плохого или печального.

Кто бы сомневался...

Хань отставил пустую тарелку и с сожалением отметил, что кофе в чашке осталось на пару глотков. И он лихорадочно искал в голове ещё какие-нибудь вопросы, потому что отчаянно не хотел завершать беседу и расставаться с этим удивительным человеком. Кай всё ещё был тайной, загадкой, и Хань желал разгадать его, получить сразу все ответы, чтобы потом забыть и потерять интерес. Это стало бы лучшим выходом, потому что Ханя уже всерьёз беспокоило собственное отношение к Каю.

Нет, он не подозревал себя во влюблённости или прочей подобной чепухе, в конце концов, то, что они оба встречались с парнями, ещё ничего не значило, но само по себе желание задавать Каю вопросы, выходящие за рамки статьи, вызывало у Ханя опасения. Так нельзя, так быть не должно, это вообще неправильно, но это было.

― Что ж, буду рад видеть вас завтра на занятиях. Лучше, если вы оденетесь поудобнее. Спасибо за приглашение и приятную беседу. Всего доброго. ― Кай перехватил инициативу именно тогда, когда Хань ничего подобного не ждал. Предпринять ничего он уже не успел: Кай оставил деньги на столе, накинул куртку и исчез за дверью раньше, чем Хань обрёл дар речи и придумал достойное возражение. Хань заказал ещё чашечку кофе и рассеянно посмотрел в окно.

На другой стороне улицы неприкаянно стоял Чанёль в надвинутой на глаза шапке, и Кай шёл именно к нему. Хань зачарованно следил, как они медленно двигались навстречу друг другу, остановились на миг, не обменявшись и парой слов, и зашагали дальше вместе ― плечом к плечу. Они молчали и просто шли вперёд, но выглядели так, словно делили пополам одни и те же мысли. Люди на улице оглядывались на них. Неудивительно. Эти двое казались странными, но притягательными. И очень тёплыми. Особенно в такой промозглый и хмурый осенний день.

Чанёль и Кай остановились у перехода в ожидании зелёного сигнала, и Хань стал свидетелем поразившего его короткого и странного происшествия. Он увидел, как Чанёль поднял руку, словно хотел то ли приобнять Кая, то ли просто ободряюще похлопать или дотронуться. Но рука Чанёля нерешительно замерла над плечом на несколько секунд, а после бессильно опустилась, так и не коснувшись Кая. Причём Кай ничего этого не заметил. А Хань сожалел, что видел всё это со спины и не мог оценить выражение на лице Чанёля. Теперь ему приходилось гадать, что это вообще было и почему.

Хотя один вывод напрашивался сам: для Чанёля Кай не меньшая загадка, чем для Ханя.

В тот вечер Хань ночевал у себя дома в гордом одиночестве и с выключенным телефоном. Меньше всего он хотел что-то объяснять Минсоку и винить в чём-либо Чонина. То есть, Кая. Чонина он не знал вообще.

И не существовало ни единого основания полагать, что Хань хоть когда-нибудь получит возможность узнать именно Чонина.

Продолжение в комментариях

@темы: Luhan, Kai/Luhan, Kai, fanfiction

---

[EXO-KaiLu]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

AU-фест KaiLu + [welcome to my thoughts]

[blow it like flute]

Вид работы: авторский фик
Название: welcome to my thoughts
Автор: Light Dragonix
Пейринги/персонажи: Чонин/Лухань, мимо пробегала вся группа
Жанр: AU, романтика, хёрт-комфорт
Рейтинг: PG-13 за мат осехуна
Размер: 2250 слов
Предупреждения: несвязный бред негативное видение Луханя побочными персонажами
Примечания: 1. различное написание имени Луханя важно для сюжета
2. немезисы - какие-то уроды на боевых роботах
Посвящение: царь-тварь

читать дальше?

Весть о новом напарнике Чонина производит фурор - уже две недели нет никаких новостей, кроме "у Джессики сдох хорек" и "Ифань снова встречается с Чанёлем".
Ну, и новый напарник Чонина - личность сама по себе незаурядная, крайне заметная, категорически приметная, как сказал бы Чунмён.
"Лу Хань? Лу Хань? Вон тот смазливый хуй с незастегнутой ширинкой?" Сехун гнусно ржет, а Чонину очень хочется послать его, желательно, в подвал, отбывать наказание.
"Лу Хань? Тот Лу Хань, с которым Тиффани сбежала от Шивона, но потом все равно вернулась?" Чондэ знает слишком много обо всех в отделе, и Чонин очень хочет, чтобы кулак Цзытао на тренировке случайно выбил пару зубов в неприлично довольной улыбке Чондэ.
"Лухань? Ловелас и Сердцеед? Тунеядец и повеса? Лу Хань?"
Реакция сослуживцев не отличается оригинальностью, и Чонин кровожадно просит вселенную, чтобы им всем отрезали языки - треплются больше, чем работают.
"Я тебе не завидую", - Исин честен, как всегда, и как всегда, его честность настигает Чонина совсем не вовремя.
- Исин, ну хоть в тире я могу побыть один?
- О, прости, я просто зашел выразить соболезнования твоей психике.
- Исин, исчезни.
- Умолкаю.
Чонин стреляет по мишени с приколотой фотографией Сехуна - кажется, его мерзкий смех еще звучит в ушах. Гиена проклятая.
На самом деле Чонин совсем не кровожадный, да даже не жестокий, у него и дар-то почти миротворческий - ну кто с телепортацией рвется в бой, только сумасшедший. Чонин на самом деле достаточно добрый и терпеливый, просто иногда он сам себе напоминает воздушный шарик, в котором внезапно оказывается слишком много воздуха - и он лопается.

- Эй, Чонин, он уже успел залезть тебе в штаны? - Бэкхён тактичен, как бегемот, а еще улыбается широко-широко, и у Чонина кулаки чешутся дать ему в челюсть. но Бэкхён вовремя смывается - отличное умение, засранец, - и Чонин только шумно выдыхает через нос. Шарик терпения уже почти лопнул, стенки совсем тоненькие, непрочные, держатся на одном лишь честном слове - но Чонин пока в состоянии молчать.

- Вот зачем тебе это? - спрашивает Чонин Луханя, когда тот заходит в их теперь уже общую комнату и валится на кровать. Лухань бормочет в подушку, что устал, что он хочет спать и "сходи хёну за едой". Чонин сомневается, что кто-то еще кроме него и бывшего напарника Луханя видел его таким - разбитым, уставшим и не колким на язык. Чонин не думает, что хоть кому-то Лухань бы показал такого себя - не играющего в мачо и полубога.
- Так зачем? - Чонин, в общем-то, догадывается, зачем - зачем Лухань изображает кого-то вместо того, чтобы оставаться собой.
- Ты и сам знаешь, зачем спрашивать? - Лухань поворачивает голову в сторону Чонина. - Ты все прекрасно знаешь, и я не буду подтверждать твои догадки.
Еще один засранец, думает Чонин и не удивляется, когда ему в голову прилетает подушка с соседней кровати.

"Лухань не такой", хочется сказать Чонину, когда Чондэ подмигивает ему и интересуется "ну как Хань? зверь?" Кёнсу уводит Чондэ в комнату с просьбой не приставать к ребенку - Чонин ему благодарен. И правда очень хочет сказать всему отделу, что Лухань не спит со всем что движется и не движется, как убеждает всех Сехун. Луханю некогда трахаться, Лухань занят тренировками и подтверждением квалификации, Лухань думает совсем о другом, а не только о сексе.
"Только открой рот - и ты труп" звучит угрожающе в голове.
"Эй, ну хоть во время обеда не лезь ко мне в голову".
"Я всегда в ней".
Телепатия - худшее, что могло случиться с Чонином в этой жизни. Чонин не любит, когда ему лезут в душу - а некоторые упорно не понимают намеков и продолжают басить "что случилось, малыш". А Лухань беспрепятственно лезет ему в голову, роется в его мыслях и даже не скрывает этого. Поэтому тренировки с Луханем становятся адом, потому что не срабатывает эффект неожиданности, которым Чонин - он же лейтенант Кай - прославился в третьей вылазке против немезисов.
И снова о телепатии - Чонин просто уверен, что Лухань намеренно вкладывает мысли в голову Чондэ, все эти грязные слухи, которые Чондэ на пару с Бэкхёном распускает после. Ну знаете, это как прийти в чужой дом, поставить на полку какую-нибудь хренюшку и с видом "так все и было" уйти. Чондэ, скорее всего, даже не подозревает, что рассказывает только то, что выгодно Луханю. Луханю выгодны слухи о его скоротечном романе с Хичолем, грозой отдела - все об этом знают, ну, может, кроме Хичоля. Луханю не выгодны слухи о его интрижке с Ифанем (а вот она была на самом деле) - никто о ней не знает. Лухань корректирует сознание всего отдела без ведома отдела - "меньше знают, лучше спят".

- Привет миротворцам, - машет рукой Чунмён и позволяет Минсоку утащить себя в морозильную камеру - Чунмён учится снижать температуру тела, а Минсок следит, чтобы тот не сдох случайно. Немезисы реагируют на тепло, вот Чунмён и учится быть невидимым для них, а Минсок седеет каждую тренировку, потому что порой Чунмён просто не контролирует себя.
Лухань не обращает внимания на выпад и поднимает себя в воздух и усаживается по-турецки - он парит где-то на уровне головы Чонина и тихо говорит:
- Не обращай внимания на этого дебила.
Чонин и не обращает, он знает, что его дар мало похож на боевые способности, например, Сехуна, Минсока или Чондэ. Чонин шипит "лентяй" и тянет Луханя вниз за штаны.
- О, смотрите! Телепорт и телекинетик! Не хотите телевизор взять в группу? - Ифань бровит, а Чанёль неловко смеется над тупой шуткой своего парня, ну, чтобы не обидеть.
Лухань не отказывает себе в удовольствии запустить в обоих парочку стульев - Ифань с Чанёлем отбиваются от мебели, пока не сжигают ее дотла.

/- Эй, мелкий, свали отсюда, это моё место, - у Лу Ханя грозный вид и насупленные брови. Он закидывает форменный пиджак на плечо и топает: - Свали, кому говорят.
В первую встречу Лу Хань нелюдимый и злой, а еще постоянно матерится на китайском и говорит странные вещи. Чонин не совсем его понимает - кажется, Хань говорит сам с собой, сам с собой ругается.
- Ты не можешь так! Не смей, понял? Если ты, то и я, понимаешь? Не делай вид, что не понимаешь, ты все отлично понимаешь. Только не закрывай глаза. Да блять, я прошу тебя!
Чонин не встревает - в конце концов, это не его дело, но Хань слишком эмоционально говорит и размахивает руками.
- Чимин, только не уходи, Чимин, прошу тебя, черт подери, держись, не смей!
Чимин. Чонин знает, что слышал это имя - кажется, вчера привезли в тяжелом состоянии и сразу положили на операционный стол.
- Прости, ты Хань? Напарник Пак Чимина? - Чонин не удерживается от вопроса и вздрагивает, когда Лу Хань поворачивается к нему - его глаза полны ярости и злых слез.
- Мелкий, ты очень не вовремя. Тебя еще не сдуло отсюда? - Хань движением ладони отбрасывает Чонина к двери, и тот чувствует себя марионеткой, когда дверь за ним захлопывается и щелкает замок.
- Телекинетики такие злые, - бурчит Чонин, потирая спину и ушибленное плечо./

/- Ты можешь звать меня Лухань, - говорит Хань спустя неделю - это их вторая встреча, и теперь глаза Луханя полны скорби и грусти. - Береги своего напарника. Как его там, Сандо?
- Да, Сандо, - кивает Чонин. - Чимин?..
- Не будем о нем. Как тебя зовут, мелкий?
- Чонин. Ким Чонин.
- А, лейтенант Кай, - Лухань улыбается, но как-то тускло. - Я слышал о тебе. Минимум командной работ, Максимум убийства. Ты сумасшедший, если лезешь в пекло со своей телепортацией.
- Я очень быстро прыгаю в пространстве, - Чонин старается улыбнуться, но и у него выходит плохо - призрак Чимина витает между ними, хотя Чонин никогда и не был с ним знаком. Чонин просто чувствует боль Луханя, как свою, чувствует его/свою грусть и страдает вместе с ним.
- будь осторожнее, Ким Кай./

Осень пахнет непролитыми дождями и грядущей бурей - Чонин, кажется, чувствует кожей напряжение, повисшее в воздухе. Вслух никто не говорит, но все ждут нападения - обеды проходят в молчании, почти гробовом, что невозможно, если Чондэ и Бэкхён садятся вместе. Но оба сосредоточенно жуют резиновое мясо и изредка переглядываются. Чанёль постоянно держится за Ифаня и беспокойно озирается каждые минут пять, а Ифань иногда сжимает его ладонь и хмурится. Кёнсу с Исином шепчутся, беспрестанно шепчутся, а Минсок без конца читает Чунмёну лекции.
У Луханя же разрывается голова от их мыслей, он не может выдержать их поток - он зажимает уши руками и пытается хоть как-то оградиться от чужих переживаний, но постоянно отвлекается на Чонина.
У Луханя перед глазами Чимин, и меньше всего Лухань хочет, чтобы Чонин составил ему компанию.
Чонин осторожно накрывает руки Луханя своими и шепчет - "все будет хорошо".
Мысленно он добавляет "я же с тобой".
Лухань этого не показывает, но безмолвная поддержка Чонина для него значит очень много.
Всегда значила, с самой первой встречи.

Чонин постоянно рядом, чуть касается руки Луханя пальцами, когда они идут вместе - сейчас все ходят только с напарниками, чтобы потом не искать по всему зданию. Чонин иногда прыгает в пространстве вместе с Луханем - "так быстрее" говорит он, и его рука на талии Луханя сжимается на долю секунду.
В голове Чонина слишком много Луханя - все мысли только о нем, Луханя это нехило сбивает с толку.
Но Лухань больше не слышит мыслей остальных.

- Немезисы могут влезть тебе в сознание, - говорит Лухань в тренировочном зале. В его отдельном зале, в котором он учился когда-то ставить ментальные блоки, учился манипулировать разумом - а сейчас Лухань использует его в качестве комнаты медитации. Лухань приводит Чонина в эту комнату, чтобы натренировать того ограждать свое сознание от атак извне.
Лухань хочет перестать читать мысли Чонина.
Чонин не делает особых успехов, но Лухань его не щадит - у Чонина разрывается голова, кажется, лопнет пополам от ментальных ударов Луханя.
Лухань без труда поднимает обессиленного Чонина в воздух и ведет перед собой. Чонин, как маленький, вертится в воздухе, раздает проходящим мимо пинки и успокаивается после слов Луханя "если есть силы, то может продолжим?"
Чонин притворяется мертвым.

(Лухань комплексует, думает Чонин, из-за внешности комплексует. Со своим милым и детским лицом он пытается доказать, что он настоящий мужик, с большой буквы М и через брутальную и твердую букву Ы. Вот только за ним закрепилась слава гуляющего проститута, как выразился Чунмён, и Чонину очень хотелось ударить его куда-нибудь под ребра.
Чонин очень хочет сказать Луханю, что тот ему нравится не за лицо и не за репутацию.
Чонину нравится Лухань за всё - и вообще ни за что одновременно).

- Без тебя мне скучно, - говорит Чонин за ужином спустя месяц. Напряженный сентябрь сменяется беспокойным октябрем, в отделе тихо и пустынно - все прячутся по залам, все усердно тренируются, только к ужину выползая в столовую.
- Мы всё время вместе, - удивленно отвечает Лухань.
- В моей голове не хватает твоего голоса.
Палочки Луханя со стуком падают на пол, а Чонин встает из-за стола и с хлопком исчезает.
(в голове Луханя всплывает Чимин с его "мне нравится, когда ты разговариваешь с моими мыслями". Лухань боится повторений).

Немезисы нападают в конце Ноября - раздражение уже льется по венам, и каждый день длится бесконечно в ожидании атаки. Пока верхушка иерархии немезисов считает, что нападение было внезапным, Цзытао зовет его долгожданным. Особо драчливые напоминают застоявшихся в стойле скакунов - они меряют комнату шагами в ожидании приказа, разминают мышцы и прячут довольные взгляды. Чанёль похож на ребенка, дорвавшегося до парка развлечений, - он создаёт огненные сферы и жонглирует ими, не в силах сдержать широкую улыбку.
Чонин же держит за руку Луханя - просто так, как ему кажется, чтобы поддержать напарника и самому набраться у него уверенности.
вот только ее в Лухане нет ни капли.
- Будь осторожен, Чонин, - просит он, когда начальство дает добро на вылет и операцию зачистки. - Пожалуйста.
(Ради меня, добавляет он мысленно и выдыхает отчасти облегченно, отчасти разочарованно. Чонин научился ставить ментальные блоки даже если хорошо.
Наверное, Луханю стоит признать, что он учил его не ради защиты от немезисов.
Лухань очень не хотел, чтобы у них с Чонином была особая связь.
В прошлый раз это кончилось плохо).

/- Лухань, какие у тебя были отношения с Чимином? - спрашивает Чонин в третью встречу.
- Какая тебе разница?
- Да просто интересно, - Чонин пожимает плечами, а Лухань влезает ему в голову - не любит он недомолвок.
- Сочувствую, - говорит Лухань, узнав, что напарника Чонина нет в живых.
- Забей, - Чонин отмахивается. - Мы не были друзьями.
- А мы с Чимином были, - спустя некоторое время говорит Лухань.
- Мне кажется, что это было больше, чем дружба, - замечает Чонин.
- Ты прав. Это было родство душ./

Чонин скачет в пространстве, как ненормальный, нанося хаотичные удары по немезисам, а Лухань жалеет, что не может скорректировать его прыжки. но Чонин не слышит ни криков, ни мысленных окликов - он подставляется под удар, уворачиваясь в последний момент.
Чонин не умеет работать в команде, даже проведя около сорока тренировочных боев бок о бок с Луханем.
Когда Исин ловит подстреленного Чонина, Лухань летит к лазарету на обломках боевой машины немезиса.
- Ты идиот, - первое, что говорит он, увидев радостного, пусть и потрепанного Чонина.
- От идиота слышу.
- Почему ты не позволяешь мне влезть в твою голову? - Лухань забывает на мгновение, что сам этому научил.
- Потому что ты не доверяешь, - отвечает Чонин. - Ты первый перестал доверять мне.
- Что за хрень.
- Тогда почему ты боишься читать мои мысли?
Луханю нечего ответить. А что он может сказать? "Я не знаю"? "Я боюсь"?
- Лухань, почему бы тебе просто не сказать, что ты все время думаешь о Чимине?
Луханю кажется, что в их паре мысли читает явно не он.

Немезисы отступают с большими потерями, а Лухань читает мысли Ифаня, парящего где-то в облаках - среди своих нет трупов, только раненые. Чонин появляется Перед ним и заключает в крепкие объятия - Лухань к такому не готов, ни морально, ни физически.
- Это первый бой без убитых! - радости Чонина нет предела, он широко улыбается, а на периферии сознания мелькает желание поцеловать.
Губы у Чонина сухие, их неприятно целовать, а еще у него горячее дыхание, и ногти царапают шею Луханя.
"Ну наконец-то", слышит Лухань мысли проходящего мимо Сехуна.
"Добро пожаловать в мои мысли" - внутренний смех Чонина похож на кристальный звон, совсем не похожий на настоящий.

Вопрос: Нравится?

1. Нравится		15	(100%)
Всего:		15

@темы: Kai/Luhan, AU-фест KaiLu, fanfiction

---

AU-фест KaiLu! Боевая готовность

[EXO-KaiLu]

AU-фест KaiLu!

Итак, выкладывать работы можно с 00:00 20 июня, то есть уже завтра, и до 23:59 25 июня.
Выкладки оформляем следующим образом:
Заголовок поста: AU-фест KaiLu + авторское название работы (если есть)
Шапка:
Вид работы: фанфик/арт/серия артов/комикс/коллаж/серия коллажей/обои/гиф/видео/сет аватарок/дизайн и т.п. - оставить нужное.
Название:
Автор: фест не анонимный, однако при желании можно участвовать анонимно. При анонимной выкладке этот пункт не нужен.
Пейринги/персонажи:
Жанр: для фикшна, для других работ - по желанию.
Рейтинг:
Размер: кол-во слов для фикшна, для артов и коллажей - по большей стороне, для серий и комиксов - кол-во отдельных элементов/"страниц", для обоек - разрешение в пикселях (800 х 600, например), гиф/видео/аудио - вес, аватары и дизайны - не указываем.
Предупреждения: для дизайна - платный/бесплатный
Примечания: если есть
Пункты выделяем жирным.

Код шапки - копируем, вставляем, заполняем, удаляем лишнее - готово!

<b>Вид работы:</b> 
<b>Название:</b>
<b>Автор: </b>
<b>Пейринги/персонажи:</b> 
<b>Жанр:</b> 
<b>Рейтинг:</b>
<b>Размер:</b> 
<b>Предупреждения: </b>
<b>Примечания: </b>

Сами работы прячем под кат. Оформление ката - на авторское усмотрение.
Добавляем голосование с вопросом "Нравится?" и одним пунктом ответа "Нравится". 1 голос в голосовалке = 1 балл, 1 комментарий к работе (довольно содержательный, а не голые смайлики) = 2 балла. Для демонстрации зрительских симпатий
Проставляем необходимые тэги: AU-фест KaiLu + другие по характеру работы (вид, персонажи, пейринги)
Для анонимной выкладки используем специальный аккаунт:
логин: kailu-autor
пароль: kaihan

Если есть какие-либо вопросы или хотите что-то уточнить, отправляйте умыл на адрес соо

Удачи креативщикам и море удовольствия шипперам!

@темы: объявление, AU-фест KaiLu

---

[EXO-KaiLu]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

С разрешения автора

[Tigra Nostra]

Название: Особые запросы (2 части)
Автор:  Корейский Песец
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), Крис, Бэкхён бежал мимо
Рейтинг: NC17
Жанр: PWP, юмор, АУ ничего не говорите, да, бармен смешивает как умеет
Размер: 16000
Предупреждения: кинк
Размещение: запрещено

читать/скачать Особые запросы.fb2

@темы: Kai/Luhan, fanfiction

---

Новинка фанвидео

[Tigra Nostra]

@темы: video, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

[KaiLu] This Is Gospel

[Tigra Nostra]

@темы: video, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

Kailu let out the beast VCR

[Tigra Nostra]

Kailu let out the beast VCR

CR. Summer Days; pic cr. 糖包Tangbao_hoki, jongvely

@темы: gif, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

LOSTPLANETINSEOUL - KaiLu

[Tigra Nostra]

Compilation of kailu interactions @ #TheLostPlanetinSeoul Day 1:
1. opening: holding hands when the lights dimmed (half-naked at the time)
2. XOXO: Luhan carrying Kai bridal style at the ending
3. 365: playing around, Kai punched Luhan and kicked him playfully
4. VCR: a segment filmed in the men’s room
5. Heart Attack: singing/dancing together
6. Growl: Luhan in red jacket, Kai in blue (K & M were in matching red/blue)
7. Kai wearing Luhan’s #7 jersey

Фото в качестве будут позднее

@темы: foto, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

Видео-новинки от LustKaution и deerwithbear

[Tigra Nostra]

1

2


3


4

@темы: video, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

Важная объява! AU-фест KaiLu!

[Tigra Nostra]

AU-фест KaiLu!

Дорогие райтеры, артеры, коллажисты, виддеры! Мы берем всех не глядя!

Раз! Фест будет проходить непосредственно (выкладка работ) с 20 июня по 25 июня включительно.
Два! До 20 июня вы вольны креативить от души, соблюдая лишь несколько ключевых условий:
1. работы обязательно посвящены паре КайЛу, т.е. в центре сюжета именно КайЛу, а не кто-то еще, пусть даже это джен;
2. в работах обязательно должны быть в любой степени задействованы супер-силы ребят из концепта EXO (обязательная АУ-часть).
Все остальное на авторской совести и подвластно исключительно авторскому воображению.
Три! Размеры и количество работ лимитированию не подлежат - выражать любовь к паре можно бесконечно, пока хватит сил ♥♥♥ Точно так же ограничению не подлежат виды работ, принимаются: фанфики различных габаритов, арты и серии артов, комиксы, додзи, как рисованные, так и из коллажей, коллажи, обои, гиф, видео от 30 секунд длиной, скины для винампа, серии аватарок (8 штук - сет), дизайны для дневников платные и не очень.
Четыре! Выкладывать работы можно здесь, на соо, с 00:00 20 июня.
Пять! Для демонстрации зрительских симпатий желательно прикручивать к постам с работами голосовалку с одним пунктом "Нравится?" (голоса собираем по 27 июня включительно нет, это не оф голосование или какой-нибудь рейтинг, а именно зрительские симпатии) Детали по оформлению выкладок будут вывешены накануне часа Х, то есть 18-19 июня.

Давайте любить КайЛу вместе! ♥♥♥

Для размножения - несем в каждый дом дневник

<div align="center"><a href="http://exokailu.diary.ru/p197645618.htm" target=_blank><img src="http://static.diary.ru/userdir/2/1/5/5/2155168/81145849.png" title="АУ-фест КайЛу" alt="АУ-фест КайЛу"></a></div>

@темы: объявление, AU-фест KaiLu

---

Пикспам чудесной парой

[Tigra Nostra]

Прекрасное под катом, как и позитивное. Осторожно! Берегите траффик/голову/нервы/сердце/печень - кому что особенно дорого

А теперь синхрон!



Какой мужчина!


Показываем фанам, а пялимся на Оленя, ну-ну)))))




Кайфующий Олень




Минутка рекламы нового сайта КайЛу

Вопрос: Еще приносить?

1. Сердца/Головы/Нервов/Печени не осталось		0	(0%)
2. Ничего не осталось, но хочу еще		20	(86.96%)
3. Где я? Кто я? Кто здесь?		3	(13.04%)
Всего:		23

@темы: foto, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

[neks]

(кликабельно)

+1

@темы: foto, Kai/Luhan

---

С добрым утром)

[Tigra Nostra]

Немного прекрасных КайЛу в вашу ленту

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

@темы: gif, foto, Luhan, Kai/Luhan, Kai

---

[KaiLu] I'm With You

[Tigra Nostra]

@темы: video, Kai/Luhan